Космодром находился чуть дальше на севере, и мы продолжали ехать. Я смотрела на Дэниела, пока он вел машину. Он никогда не будет стареть. Он навсегда останется таким, как сейчас. Мне это пугало. Я-то не буду такой всегда. Я буду стареть, как и все люди. И если доживу до сорока, восьмидесяти или ста пятидесяти лет, то именно на столько буду и выглядеть, и чувствовать себя.
А что происходит с Эхо? Они остаются прежними. Конечно, лет через десять их, как правило, заменяли новыми моделями. Но вообще-то Эхо может существовать вечно, если правильно о нем заботиться. И если мое будущее связано с Эхо, однажды мне исполнится сто лет, а он все еще будет выглядеть шестнадцатилетним. Если тебя создали юным Эхо, ты навсегда таким и останешься.
Да, это было страшно. Но мне надоело бояться. Еще совсем недавно я боялась самого Дэниела. Вероятно, прожить жизнь можно, только идя навстречу своим страхам.
Да, вот именно. Почти всю свою жизнь я провела, думая о будущем, готовясь поступить в Оксфорд и делая то, что мне говорили родители. И ломала голову, что же будет дальше, ведь мама хотела, чтобы я была успешной и у меня были деньги, а папа — чтобы я жила, как он, руководствуясь его принципами.
В последние дни прошлое едва не поглотило меня, пыталось меня задушить. Я или цеплялась за нейродекторы, чувствуя без них себя мертвой, или хотела умереть.
Но теперь я решила не думать о прошлом и будущем. Я жила настоящим, и оно казалось таким же реальным, как небо над головой, как гигантский ярко освещенный шаттл, который мы только что заметили на горизонте.
ДЭНИЭЛ
Дневник воспоминаний 4
Мы были на пол пути к Луне. Наше путешествие длилось четыре часа, сорок восемь минут и пятнадцать секунд.
Оно было далеко не идеальным. Шаттл был битком забит. Там было еще триста восемь других Эхо.
Пропорции азота и кислорода в воздухе были слегка нарушены. Содержание азота в воздухе приближалось к восьмидесяти процентам, а должно быть семьдесят девять. Из-за этого я чувствовал усталость. Я знал, что Одри устала еще больше, но ей нельзя было спать, чтобы не вызвать подозрений.
Наверное, ей требовалось больше, чем сахарный раствор, который был пока единственной доступной нам пищей.
— Это небольшая плата за все, — прошептала она. — Я справлюсь.
Ей, должно быть, было странно знать, что она единственный человек на борту. Но я тоже чувствовал себя странно. Я не был таким, как остальные. Они могли просто сидеть на общей скамье, друг напротив друга и смотреть пустыми глазами на внутренние стены аэрооболочки. Им было неинтересно смотреть из маленьких окон на планету, которую мы только что покинули. Голубой, окутанный облаками шарик, на котором 13 428 602 881 человек и примерно 6 290 000 000 Эхо (точная цифра неизвестна) жили бок о бок, но бесконечно далеко друг от друга.
— Почему он был таким злым? — тихо спросила она. — Я имею в виду дядю Алекса. Не думаю, что папа знал ответ на этот вопрос.
— Не знаю, — ответил я. — Но может быть, ты когда-нибудь узнаешь. Люди очень сложно устроены.
— Иногда я думаю, что лучше бы мне не знать. Надеюсь, что и папа об этом ничего не знал… Боюсь, что-то произошло, когда они были детьми… То, о чем я никогда не узнаю.
— Пожалуйста, Одри, перестань переживать. Это прошлое. Мы над ним не властны. Но будущее в наших руках…
— Да, — сонно сказала она. — Будущее в наших руках…
Она не могла больше бороться со сном и задремала у меня на плече. Ее дыхание замедлилось до десяти вдохов в минуту. Женщина Эхо, сидевшая напротив, обратила на это внимание. У нее была бритая голова, и она была создана для физической работы, где требовалась сила. Я улыбнулся ей.
— Она пропустила свою прошлую подзарядку, — объяснил я.
Одри рассказывала мне о своих сомнениях на космодроме, перед посадкой на шаттл. Она переживала, что даже со своей новой идеально гладкой кожей не выглядит достаточно безупречно.
— Даже старые и морщинистые Эхо состарены идеально, — сказала она. — Они совсем не похожи на людей.
Она переживала, что неидеальна даже с точки зрения человеческих стандартов. Ей не нравились ее нос, плечи, походка. Я пришел к выводу, что у людей весьма искаженное представление о себе, ведь ничего из того, что она говорила, не соответствовало действительности.
Большинство других Эхо отправлялись на Луну, чтобы заниматься тяжелой физической работой, судя по их размеру (тридцать из них были одной модели — огромный мужчина с ирокезом), и я был абсолютно уверен, что оказался единственным прототипом на борту. Я удивился, увидев Пятнадцатого, который садился на свое место на противоположной скамье, но дальше от меня. И, конечно, это был не Пятнадцатый. А один из пяти тысяч Пятнадцатых…
Я должен был защищать Одри, а она — меня.
Никто из нас двоих не принадлежал к тем, кем нас считали. Мы должны были заменить друг другу целый мир, должны были стать вселенной, состоящей из нас двоих, и это было хорошо. Во всяком случае, гораздо лучше, чем быть вселенной, состоящей из одного себя.
Она была всем.
Она была надеждой и страхом, любовью и болью.
Она была живой, как никто другой. А быть живой означает и возможности, и сомнения. Жизнь иррациональна, а значит, ее не удержать в каких-то границах. Любая жизнь — любая настоящая жизнь — порождает множество других жизней, как в саду извилистых троп, о котором я когда-то читал. И любить кого-то означает, что ты вместе с ним найдешь лучшую из всех его возможных жизней. И поможешь прожить ее.
Одри по-прежнему спала.
Из окна уже нельзя было разглядеть Землю. По ту сторону иллюминатора — только космический мрак, в котором сияют звезды. Далекие солнца, ближайшее из которых находилось в 4,2421 световых лет пути. Но мы все равно их видим. Мои мысли блуждали, хотя с мыслями Эхо такого быть не должно. Я подумал, что свет похож на надежду. До цели добраться непросто, но ему всегда это удается, если только не мешать.
А потом показался пункт нашего назначения — колония Новая Надежда.
Широкий купол рядом с темным базальтовым Морем Спокойствия накрывал 938 квадратных километра. Городские огни мерцали, улицы пересекались, образуя геометрические фигуры, стояли дома, построенные из недорогих материалов; сияли голографические рекламные щиты; а магнитные треки были только наполовину закончены.
Когда мы начали снижение над космодромом (он находился в 2,7 километра от купола, но соединялся с ним длинным прозрачным тоннелем, по которому медленно полз лунный транспорт), я мельком увидел северную окраину, Алдрин, где мы собирались поселиться. Это была самая темная часть колонии, плохо освещенная, со множеством до сих пор пустующих домов. Шестьдесят восемь процентов домов по-прежнему не заселены (информация всплывала в моей голове). Это место не выглядело привлекательным и мало чем напоминало зеленые улицы и особняки северной части Лондона. Но вот что интересно: когда речь идет о свободе и счастье, они не всегда выглядят такими, как ожидаешь. Но я все равно узнал их, когда увидел.
