По материнской линии Будур Пери унаследовала склонность к германским языкам и литературе. До предпоследних преследований парсов она работала в семинаре Фернкорна. Похоже, она была любимой ученицей болезненного, весьма одаренного германиста. Луций, посещавший его публичные лекции и советовавшийся с ним при покупке рукописей, узнавал в Будур отличительные признаки его мышления и взглядов, а также те мотивации, в которых Фернкорна упрекали противники. Его обвиняли в слишком одностороннем сведении литературы к теологии. Историю литературы как таковую он объявлял тщеславной, если та не брала историю религии за отправной пункт развития. Исходя из этого положения, он требовал от своих учеников, чтобы они для начала изучили, в чем суть веры автора как источника его творческой силы. Образцом методики считалась его работа о Бакунине, которой он предпослал эпиграф: «Il n’y a d’interessant sur la terre que les religions».[75]
При всем при том у Луция не складывалось впечатления, что он имеет дело с ученой дамой. Знания были ключом не столько к научным вещам, сколько к ней самой. Они окружали ее, как аура, как одежда со складками, в которых угадывается игра тела.
* * *
Луций возвращался с Виньо-дель-Мар поздно. Подготовка приближалась благодаря постоянным повторам к своему завершению, поскольку полностью был отработан механизм действий. Необходимо было иметь четкую схему проведения операции, даже если по ходу и возникнут изменения. Главное, чтобы возникло чувство неуязвимости, сочетавшееся с той уверенностью, когда все выполняется наполовину автоматически, наполовину играючи. Вся команда усердно готовилась, Калькар больше всех показал свою неутомимость в муштровке. Недавно он был произведен в аквилифера.[76] Если Калькар видел в сближении с врагом цель, наполнявшую его жизнь смыслом, то для Винтерфельда это было участие в риске, авантюре высшего порядка. Он относился к предстоящей операции как к книге, чтение которой захватывает дух, как к игре, в которой надо выложиться полностью. Он очень привязался к Луцию, а тот с удовольствием беседовал с ним.
Время от времени на острове появлялся Главный пиротехник и проверял проведение технической части операции. И прежде всего поведение в облучаемой зоне, требовавшее большого внимания. По вечерам они часто заканчивали подготовку на воде, производя из лодки детальную фотосъемку побережья. Они сидели на манер рыбаков полуголыми в лодке и выслеживали вблизи скал на глубине золотую макрель. Блесна, напоминавшая формой селедку, забрасывалась в море, и, когда из воды выпрыгивал огромный хищник, чтобы сцапать добычу, важно было подсечь в нужный момент приманку, чтобы та села покрепче. Ловля рыбы была увлекательным занятием. Чешуя сверкала, когда рыбы бились о шпангоуты и прыгали, как новенькие дукаты, в лодке, пока не выматывались и не окрашивались сначала в пурпуровый, а под конец в фиолетовый цвет. Блесны были очередными игрушками Главного пиротехника, они работали как камеры.
Благодаря им они сняли не только берег Кастельмарино, но и морское дно. Два дела сразу, одно в другом, и каждое доставляло удовольствие — не такая уж плохая затея. А перед возвращением домой они еще выпивали по стаканчику вина у синьора Арлотто в «Каламаретто».
Донна Эмилия накрыла стол, как обычно, в комнате Будур Пери. Она приготовила еду на термобронзовой плите в буфетной. Там же находился и Костар, дожидаясь, когда можно будет подавать. Заодно он следил за тем, чтобы не нагрянул непрошеный гость. Луций в течение дня ждал этих часов беседы как вожделенного отдыха, когда время казалось ему уплотненным. У него появилось такое ощущение, что в его жизни до сих пор была некая пустота, голое место, которое расцветилось теперь красками. Этот пробел стал для него очевиден, только когда он оглянулся на свою жизнь. Разговоры среди мужчин всегда велись вперехлест, мнения пересекались, как прутья в решетке, сходясь только в главных узлах. Здесь же преобладало настроение, гармоническое звучание; мысли подбирались одна к другой, как лошади в упряжке, которые несут легко и с подъемом. Время пролетало незаметно.
* * *
— Костар, вы можете убирать.
Вошел Костар и поставил на стол десерт и свечи. Луций в присутствии Будур взялся за фонофор. Сначала он избегал этого, сдерживаемый предписаниями об осторожности при обращении с оружием и запретными вещами, привитой ему воспитанием и ставшей его второй натурой. Но вдруг это стало обременительным для него, равно как подчеркивание кастового различия, отбрасывающего тень на человеческое общение друг с другом. Ведь в конце концов они разговаривали даже об операции на Кастельмарино и других секретных вещах. Однако Луций поймал себя на том, что испытал неприятное чувство, когда увидел, что гостья разглядывает фонофор.
— Вот это, значит, и есть тот знаменитый аппарат универсальной связи. Можно его потрогать?
— Собственно, нет, — услышал Луций свои слова, вкладывая маленький аппаратик ей в руку. — Вам ведь знакомы те модели, которые поступают в продажу, — этот вот отличается от них только более высокой мощностью.
Парсам еще недавно было разрешено пользоваться фонофором торговцев и деловых людей, права этого они лишились после возникших беспорядков. В Гелиополе почти невозможно было встретить взрослого человека без фонофора. Плоские футлярчики носили в левом нагрудном кармане, откуда они выглядывали на толщину пальца. Диапазон действия можно было определить по внешним признакам, и отсюда вытекала своего рода иерархия в обществе, как в прежние времена она определялась по знакам различия и орденским ленточкам. Фонофор регулировал право преимущества во всех тех случаях, когда возникала такая необходимость, и даже являлся пропуском в официальные инстанции.
Сернер занимался в своих исследованиях и фонофором тоже, посвятив ему одну из своих небольших работ, опубликованную под заголовком «Три ступени к равенству». Последовательность трех великих революций нового времени проделала путь, согласно его толкованию, от религии через политику к технизации. Первая из этих коренных ломок была направлена против сословия священнослужителей, каждая отдельная личность боролась за право непосредственного общения с Богом. Вторая сводила счеты со старой аристократией и порушила все привилегии жизненного устоя в пользу буржуазных свобод и предпринимательства. И наконец, появился рабочий и сделал буржуазные права функциями сверхчеловека. При этих превращениях свобода как таковая исчезла — она растворилась в равенстве. Люди стали похожи друг на друга, как молекулы, отличающиеся лишь скоростью движения. И это состояние Сернер называл кинетическим, или миром труда.
