ли, адонэ, — в игру снова включился сидевший напротив Врана аэр, — между разгромом организации, основанной Ставрати, и образованием той, которая существует сейчас, произошёл временной и информационный разрыв примерно в пятьдесят лет.
— У нас появились сомнения в том, что цель изначальных ратава-корги состояла в возвращении потерявших память игроков, — пояснил сосед Врана слева.
— Ну слава богу, наконец-то до вас дошло, — сталкер снисходительно усмехнулся. — А я уж было решил, что в ратава-корги набирают исключительно по принципу неспособности к критическому мышлению. Как можно было надеяться, что через семьсот лет жизни в мире Игры с постоянным переписыванием личности аэры всё ещё будут гореть желанием вернуться домой? Да они давно всё забыли, и даже ностальгия их уже не мучит по ночам. Игроки переделали Игру под себя, и этот обновлённый мир им нравится.
— Всё верно, — согласился сидевший напротив Врана аэр, — и вряд ли наши нынешние цели могли бы вызвать недовольство Совета Пятёрки, ведь они и сейчас смотрят на нашу деятельность сквозь пальцы. Но тогда почему клан Ставрати был полностью уничтожен?
— Хочешь сказать, что раньше цели у ратава-корги были иными? — вопрос Врана был чисто риторическим, а потому никто не стал на него отвечать. — Ладно убедили, у вас действительно имеются причины восстановить мою память. А что если я окажусь вовсе не тем, за кого вы меня принимаете?
Видимо, подобную возможность руководство ратава-корги обсуждало и раньше и, скорей всего, результат их обсуждений не сулил Врану ничего хорошего. Если бы в случае ошибки они планировали его отпустить, то не светили бы свои личности. По тому, как смущённо кое-кто за столом опустил глазки в пол, стало ясно, что своё решение они принимали без учёта принципов справедливости и милосердия, тут работали только соображения целесообразности и безопасности.
— Вы же сможете просто откатить к исходной точке, если я окажусь бесполезным? — попробовал прощупать намерения ратава-корги Вран.
— Прости, адонэ, но так это не работает, — один из участников собрания, видимо, учёный взял слово. — Память невозможно просто стереть или переписать, потому что архив воспоминаний является частью сознания. Так что полностью удалить воспоминания можно только вместе с самим сознанием. А вот доступ к архиву памяти можно заблокировать, что с тобой и произошло. К сожалению, этот доступ не может быть частичным, он либо есть, либо его нет.
— Иначе говоря, в случае повторной блокировки я забуду всё до последней минуты, — резюмировал Вран. — Ну и какие же у меня варианты? Либо развоплощение, либо полная амнезия? Я прав?
— Зачем заранее думать о плохом? — сосед справа попытался сгладить неловкость. — Ро, например, уверен, что ты являешься последним из Ставрати, а значит, одним из создателей ратава-корги.
— Ну куда уж мне спорить с таким авторитетом, — вздохнул Вран. — Ладно, ведите меня к вашему агрегату. Похоже, моей нынешней беззаботной жизни пришёл конец.
Случалось ли вам задумываться о том, каким мог бы быть рассказ о вашей жизни? Была бы это героическая сага о борьбе и победе? А может быть, наоборот, ужастик, которому нет конца? Драма, трагикомедия, поэма? Не думаю, что хоть кто-то способен определиться с выбором, потому что в жизни бывает всякое. Даже в самом унылом и беспросветном существовании случаются моменты, когда мы словно взлетаем над суетой будней, и мир открывается нам во всём своём великолепии. Но с другой стороны, героям и счастливчикам тоже порой приходится тонуть в рутине или окунаться в беспросветную тоску. И всё же как часто мы слышим замечания, типа «её жизнь — это постоянная драма» или наоборот, «он идёт по жизни легко». Что же даёт нам основание делать подобные выводы? Посмею выдвинуть предположение, что это ничто иное, как тот момент, в который мы как бы отсекаем повествование о жизни нашего персонажа и ставим точку. Иначе говоря, это концовка.
Вывод кажется абсурдным, но это лишь на первый взгляд. Вот скажите, как бы вы охарактеризовали поэму о Руслане и Людмиле, если бы автор не закончил своё повествование на свадьбе, а слегка продлил жизнеописание этой влюблённой парочки? Семейные разборки, пелёнки, орущие детки, возможно, даже измены, м-да, не очень элегично, не правда ли? А что если бы автор прервал повествование в момент бесславной гибели главного героя? Получилась бы трагедия во всей красе. Всё-таки хорошо, когда право поставить точку в повествовании остаётся за автором, а вот в жизни всё не так мармеладно. Наша жизнь, словно неизлечимая болезнь, всегда кончается смертью, и судьба частенько бывает непредсказуема со своими предпочтениями концовок.
Впрочем, эта коварная бестия вовсе не спонтанна, она пишет свой роман в точном соответствии с законами кармы и ставит точку ровно в тот момент, когда срабатывает кармический триггер. Для Врана таким триггером стало возвращение воспоминаний. Нет, само по себе восстановление памяти не отправило его на перевоплощение, процедура прошла штатно и без осложнений, просто, как оказалось, в его воспоминаниях содержался смертный приговор. Вран, конечно, ожидал, что путешествие по чертогам памяти не будет лёгкой прогулкой, не даром же кому-то взбрело в голову лишить его воспоминаний, но всё же никак не предполагал вот так закончить своё существование.
Шёл уже третий день его добровольной самоизоляции. Дверь тюремной камеры теперь всё время оставалась незапертой, как бы подчёркивая, что статус Врана изменился, и он больше не является пленником. Впрочем, сей показательный жест несколько нивелировался регулярно фланировавшими по коридору охранниками. Несмотря на потенциальную возможность побега, за прошедшие два дня Вран даже ни разу не подошёл к двери, ему было не до того. Погружение в воспоминания захватили его полностью, и ни на какие посторонние действия он не отвлекался. Возможно, он и дальше продолжил бы рефлексировать, лёжа на постели и глядя в потолок, но его медитативный транс был внезапно прерван одним бесцеремонным визитёром. Фарас просунул свою любопытную физиономию в дверь и, убедившись, что Вран в камере один, проскользнул внутрь.
— Пришёл проверить правильность своих прогнозов? — хозяин бросил на гостя насмешливый взгляд, но не сделал ни единого движения, чтобы подняться ему навстречу. — Что ж, могу тебя поздравить, ты оказался прав.
— Для этого не нужно было быть пророком, — Фарас самодовольно усмехнулся и уселся в единственное кресло, имевшееся в распоряжении обитателя тюремной камеры. — Всем известно, что это именно Ставрати ответственны за стирание. Даже странно, что ты умудрился прожить с сознанием своей вины целых триста лет.
— Стирание? — в голосе Врана прозвучало искреннее недоумение. — Так ты решил, что я из-за этого подчистил свою память? Жаль тебя огорчать, но тут ты ошибаешься, —
