— Все так плохо? — спросил Гусев. Он не отслеживал текущий президентский рейтинг ежеминутно, и когда заглядывал на ту страницу в последний раз, а было это вчера, там было около шестидесяти процентов. Может быть, чуть меньше.
— Новости не смотрите?
— Нет, — сказал Гусев. — То есть, смотрю, конечно, но именно сегодня не смотрел. Что-то случилось?
— Сегодня утром я подписал крайне непопулярный закон об очередной реформе образования, — сказал президент. — Отменил тесты, вернул экзамены, снова разделив их на выпускной и приемный. Это давно пора было сделать, ВУЗы настаивали, говорили, что катастрофа неминуема, но я как-то откладывал. Поэтому решил, или сегодня, или уже никогда. Протянул бы еще пару дней, и духа бы точно не хватило.
Гусев достал телефон, открыл страницу правительства и мысленно ахнул. Пятьдесят одна целая и шестнадцать сотых процента. Времени у Плетнева осталось совсем мало. Фактически, его и не было. Цифра постоянно уменьшалась.
— Когда я планировал этот визит, думал, что протяну хотя бы до вечера, — сказал Плетнев. — Но дневной выпуск новостей нагнал меня в дороге, и вот он результат. В обычных условиях это были бы вполне приемлемые потери для принятия такого закона. Но сейчас…
— Так и не надо было его принимать, — сказал Гусев. — Может, и обошлось бы.
— Если политики не будут принимать необходимые стране законы, руководствуясь лишь соображениями о собственной популярности, то грош цена таким политикам, — сказал Плетнев.
Тут Гусев с ним мысленно согласился, но все же цена, которую Плетнев должен был уплатить, казалась ему непомерной.
— Я, кстати, за вашу инициативу тоже проголосовал, — сказал президент. — Сегодня утром.
— Спасибо, — машинально сказал Гусев, думая о другом.
— Не за что. Вы мне нравитесь, Антон. Я только хочу…
Телефон президента заиграл траурный марш.
— Простите, — сказал Плетнев. — Сам мелодию для оповещения выбирал. Черный юмор, глупая шутка. Честно говоря, не думал, что услышу.
Гусев глянул на свой экран. Сорок девять целых восемьдесят три сотых. Плетнев уже не президент.
Дверь кабинета открылась. Гусев напрягся, но это был всего лишь фэсэошник[16]. Видимо, у него тоже оповещение сработало.
— Извините, Егор, — сказал он. — Но мы уходим.
— Закон есть закон, — согласился Плетнев.
— С вами было приятно работать, — сказал фэсэошник, протягивая бывшему президенту руку. — Желаю удачи.
Плетнев протянутую руку пожал.
— Вы мне хоть одну машину оставите? — спросил он.
— Я бы рад, но не могу. Государственная собственность.
— Понимаю, — сказал Плетнев. — Что ж, удачи и вам.
Дверь за фэсэошником закрылась.
— И что теперь? — тупо спросил Гусев.
— Теперь я пойду домой, — сказал Плетнев. — Видимо, пешком.
— Вы не дойдете, — сказал Гусев. — У вас хотя бы пистолет есть?
— Нет. С собой нет.
— Возьмите мой, — Гусев протянул ему свою «беретту».
— Спасибо, но в этом нет смысла, — сказал Плетнев. — Да и стрелял я последний раз лет пятнадцать назад. В тире.
— Давайте я вас хотя бы до аэропорта подброшу, — предложил Гусев.
— Во-первых, не успеем, во-вторых, я не хочу вас подставлять, в-третьих, я просто пойду домой. Но спасибо за то, что предложили, Антон. Я это ценю.
Плетнев встал, они обменялись рукопожатием.
— Так не должно быть, — сказал Гусев.
— Но так есть, — сказал Плетнев.
— Что происходит, Антон? — спросила Марина.
Они вышли из кабинета одновременно. Плетнев вежливо кивнул Марине и направился в сторону лифта по опустевшему без фэсэошников офису.
— Смена власти, — сказал Гусев. — Пойдем лучше в кино. Тут уже ничего не сделать.
У лифтов они Плетнева уже не застали, он уехал раньше. Гусев, Марина и их собственная охрана спустились на подземную парковку и разошлись по машинам, но Гусев, сидя за рулем, все никак не мог заставить себя сдвинуться с места.
Личная ответственность политиков, черт бы ее драл. Об этом очень приятно рассуждать дома, сидя на кухне, но когда сталкиваешься с ней в реальности, становится уже не так весело.
Марина ждала молча. За это качество Гусев ценил ее отдельно.
Он опустил стекло водительской двери и закурил. Из лифта на парковку вывалила целая толпа народу — человек пятнадцать, и как столько поместилось-то? Во второй партии было примерно столько же, все одеты в кожу или камуфляж. Плетнев в своем сером костюме выглядел среди них чужеродно. Видимо, они перехватили его в холле.
Гусев стряхнул пепел.
Люди выстроились в круг у ближней к гусевскому парковочному месту стены, вытолкнули бывшего президента на середину, бросили к его ногам… Гусев не сразу понял, что это меч.
Полуторник, наверное, или как там они называются.
Память услужливо подсказала нужное слово.
Бастард.
Эти люди хотели не просто убить бывшего президента. Они хотели устроить из этого целое представление. Зрелище. Кто-то даже снимал происходящее на камеру.
На ю-тубе наверняка многим понравится.
И ведь ничего тут не сделать, обреченно подумал Гусев. Закон на их стороне, они в своем праве. Даже в полицию звонить бесполезно — не приедут. Жестокий век, жестокие сердца…
Плетневу что-то сказали, Гусев не разобрал, что именно. В круге послышался смех. Плетнев взял меч, но поднимать его не стал. Он смотрел на средневековое оружие, как ну чужеродный предмет, непонятно как оказавшийся в его руках.
Против него вышел здоровяк в камуфляже и с двуручником.
— Поехали отсюда, Антон, — попросила Марина. — Я не хочу это видеть.
Как будто Гусев хотел.
Если бы я был нормальным человеком, я бы отсюда уже уехал, подумал он. Пошли бы с невестой в кино, прогулялись по магазинам, купив что-нибудь милое и бесполезное, поужинали бы потом в каком-нибудь уютном ресторанчике и узнали бы из новостей, чем тут все кончилось. Хотя и так понятно, чем. Для этого даже нормальным не надо быть, достаточно быть просто разумным.
В конце концов, из-за меня тут уже столько людей полегло, что одним больше, одним меньше…
И ведь все равно ничего не сделать. Гусев нажал на кнопку старта, заводя машину.
Здоровяк держал меч на уровне груди, параллельно земле и выставив его прямо перед собой. Он подошел к Плетневу и кольнул его в грудь, принуждая защищаться. Гусев не видел струйки крови, побежавшей по рубашке Егора, но не сомневался, что она есть.
Плетнев поднял меч. Видимо, решил уйти красиво, как мужчина. В бою.
Двадцать первый век, черт побери.
