— Заткнись, Ицхак.
— А твой сын? Представь себе, что он все еще жив. И из него сделали убежденного мусульманина, радикала, который, как Яап де Фрис, видит перед собой только одну цель: как можно быстрее вознестись на небо, прихватив с собою как можно больше жертв. Евреев.
— Он — мой сын. Я должен попробовать с ним… с ним поговорить.
— С религиозным фанатиком?
— С моим сыном…
— Ави, Брам, Эйб, Ибрагим — мы сидим, черт побери, в дерьме по самые уши. Жаль, что твой отец больше не… слишком стар. Сейчас я с удовольствием обсудил бы с ним эти проблемы.
— Обсуди со мной.
— Почему? В этом весь вопрос, Ави: почему Исраилов сделал это?
— Почему? — повторил Брам.
Они улыбнулись друг другу.
— Может быть, через тысячу лет ты узнаешь почему, — сказал Брам.
— У меня есть теория.
— Я без ума от теорий.
— Мы не должны были сюда приезжать, Брам.
— И это говоришь ты, Ицхак? Ты — едва ли не самый могущественный человек в стране, говоришь, что нам не надо было сюда приезжать?
— Мы прибыли в неверное место, населенное враждебным, завистливым народом. Их религия полна неистовой злобы, основатели ее — мстительные кочевые племена, поклоняющиеся черному камню, их святилище — в Мекке. Добавлять к этому коктейлю монотеизм с мечтой о Храме в Святой земле было ошибкой.
— С нами так тоже было, — возразил Брам.
— Римляне выдрали нас отсюда с корнями, когда мы захотели отобрать у них свой Храм и защитить от них свой клочок земли. Мы годами рассказывали детям героические эпосы о Массаде. А на самом деле это было всего-навсего массовое самоубийство в знак протеста против победы римлян! Господи, Массада оказалась вовсе не героическим эпосом, а историей поражения! А наша религия, которая соткана была из святого для нас клочка земли, истории исхода из Египта и завоевания Ханаана по соизволению Господа нашего, Акадош баруху?[91] Древние евреи готовы были за это умирать. Но вот что случилось: римляне уничтожили нашу религию. И мы ушли в диаспору, в новую религию: без страны, без Храма. А потом мы, народ без страны, вернулись на этот древний клочок земли, и они нас ненавидят. Но мы могли бы точно так же жить, где угодно, — в Канаде, Америке, Австралии…
— Ты пропустил историю Шоа,[92] — напомнил Брам.
— Из-за Шоа ситуация усложнилась еще больше. Сперва мир ненавидел нас за то, что у нас не было страны; теперь они ненавидят нас за то, что у нас появилась страна. А еще они ненавидят нас за то, что из-за Шоа им пришлось испытать по отношению к нам чувство вины. Чувство вины — что за абсурд! Европейцы просто мечтали от нас избавиться. Я думаю, они с тысяча девятьсот сорок восьмого года надеются, что арабы завершат работу.
— Работу?
— Шоа.
— Зачем тогда ты сидишь здесь? — спросил Брам.
— Из упрямства. И еще — я надеюсь на чудо.
— На чудо?
— Может быть, мы отыщем средство, чтобы удалить их отсюда.
— Боже мой… — Брам с ужасом посмотрел на него, вдруг поняв, что Балин имеет в виду.
— Казахстан, — прервал сам себя Балин, не глядя на Брама.
— Нам надо заключить с ними мир.
— С Казахстаном?
— С палестинцами.
— Они на это не пойдут. Им это не нужно. Они думают, что время работает на них. В чем-то они правы. А может — не правы.
— Как мы это организуем, с Казахстаном? — спросил Брам.
— Поедешь через Китай. В Китае пройдешь начальный курс чтения Корана — ты вообще-то к языкам способен?
— Когда-то давно был способен. Я постараюсь.
— Достаточно хоть чуть-чуть уметь читать. Получишь голландский паспорт. И денег столько, сколько понадобится.
— А как с моим отцом?..
— О нем мы позаботимся.
— Хорошо, — сказал Брам. — И вот еще что…
Балин перебил его:
— Ты будешь там совсем один, Ави. У тебя не будет никакой поддержки. И никто не будет вытаскивать тебя из этого дерьма.
— Ицхак, — спросил Брам. — Зачем тебе понадобились эти игры? У тебя ведь была полная информация о Френкеле, о моем отце, о Яапе де Фрисе и Исраилове. Твои люди могли за пару часов сделать то, что сделал Пейсман. Почему ты мне об этом не сказал?
Глядя ему в глаза, Балин поднял брови и покачал головой:
— Откуда ты это взял?
— Ты так ловко нас провел. Ты уже обо всем знал, когда пришел к нам в «Банк». Но хотел, чтобы мы сами все нашли, правда? Ты знал, что я сам приду. Дело идет о моем малыше. О моем сыне.
Балин смотрел на красную карту, расстеленную на его столе.
— Почему? — повторил Брам.
Балин шмыгнул носом, облизал губы и посмотрел на Брама.
— Почему? — Он поднялся с места, обогнул стол, и Брам пошел за ним к двери и спросил на ходу:
— А что бы ты делал, если б мы ничего не нашли? Остановившись у двери, Балин оглянулся:
— Наверное, ничего. Я бы ничего не сказал.
— Рискуя тем, что ситуация вроде той, с Яапом де Фрисом, может повториться?
— У нас есть твоя ДНК. Мы бы его так и так отследили.
— После того, как его разорвало бы в клочья.
Балин опустил глаза и уставился на башмаки Брама.
— У меня есть для тебя еще кое-что, — сказал он. — Двенадцать лет назад, декабрь две тысячи двенадцатого года. — Теперь он смотрел Браму прямо в глаза. — Я случайно нашел старые мэйлы: из Америки запрашивали информацию о тебе в связи со смертью некоего О'Коннора.
— О'Коннора? — повторил Брам.
— Джона О'Коннора. Никогда о таком не слышал? Известный властям педофил, чья гибель пришлась как раз на те несколько дней, что ты провел в Америке. В доме О'Коннора нашли следы башмаков, купленных тобою в «Саксе».
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Дело было закрыто. Им не хотелось с тобой начинаться. Вряд ли удалось бы найти присяжных, которые осудили бы тебя за убийство этого чудовища.
— Почему ты не рассказал мне о том, что знал? — спросил Брам.
Балин снова шмыгнул носом:
— Почему? Я не мог бы попросить тебя об этом. О совершенно безнадежном деле. О безумном деле. Двое детей, пропавших много лет назад, внуков идн, которые давным-давно работали вместе. Совершенно абсурдная история. И из-за нее просить кого-то отправиться в исламский халифат, в район, разрушенный землетрясением? Ты должен был сам попросить меня об этом. Только так.
Столица халифата
Через шесть месяцев
Октябрь 2024
На Площади халифата в центре разрушенного города слепой мальчик схватил его за край джеллабы.[93] Брам кинул монетку в пластиковую мисочку, и тотчас ручонки потянулись к его одежде и вцепились в нее. Браму нетрудно было бы освободиться, чтобы идти дальше, вряд ли маленький попрошайка был сильным, но он остался стоять, глядя вниз, на немытую голову, грязную повязку на глазах, черные пальцы.
