Подобным образом я начал реагировать на всякий интроверсированный уход Андрюшки. Пару раз накричал на него за столом, когда он задумался над едой. Один раз потряс за плечи, когда мелкий застыл посреди комнаты. Мне было жалко его, но в то же время, я не знал, как ещё поступать. Сначала Андрей возвращался в этот мир растерянно, а на лице выражение нашкодившего щенка. Несколько раз я даже обнимал Андрея и предлагал поиграть во что-нибудь, но мелкий перестал интересоваться компьютером, телевизором и даже общением со сверстниками.
Изменения в младшем замечал не только я. Родители перешёптывались, чаще у меня за спиной, но иногда и при мне. Как-то мать позвала Андрея смотреть сериал, но он отказался. В последнее время мелкий либо засыпал за просмотром, либо начинал что-то бормотать себе под нос прямо в объятиях мамы. А на днях так вообще наотрез отказался, а когда мать попыталась выяснить причину печального настроения Андрея, последний разозлился, накричал что-то и спрятался в туалете.
Отец пытался всё объяснить взрослением. Андрюшке через месяц одиннадцать, он превращается из ребёнка в подростка, но… кажется, даже сам папа не верил в свою теорию, а уж я и подавно.
Через несколько дней отец вызвал меня на серьёзный разговор, в котором поинтересовался, куда же мы в самом деле путешествовали летом. Но я не ответил правду. Думаю, тогда он решил бы, что в нашей семье два сумасшедших. Но хорошо помню последний вопрос:
— Что бы ни случилось летом, скажи, это из-за этого Андрюшка сейчас такой странный?
Самый что ни на есть правдивый ответ: ДА! Но я солгал.
В школе об Андрюшке забыли. У него не осталось друзей, хотя мелкого сей факт не особо волновал. Учителя поступали подобно мне. Они видели проблему, но отказывались её решать. У братишки даже оценок почти не было, потому что мальчишку никто не спрашивал. Его посадили на последнюю парту, одного, где он мог уходить в свои миры.
Через несколько дней после этого события отец устроил скандал психиатру. Дескать, мы платим вам огромные деньги, почему вы не помогаете, на что тот лишь пожал плечами: случай очень тяжёлый, и если так будет продолжаться, придётся Андрея госпитализировать.
Пятнадцатого апреля, хорошо помню эту дату, проснулся ночью, а братишка сидит рядом со мной на кровати и в руках у него нож. Не настоящий, а пластиковый, который ему подарили на позапрошлый новый год, но меня даже этот напугал. Андрюшка что-то шептал, а когда я дотронулся до него, он вздрогнул и осознанно посмотрел в мою сторону.
— Почему не спишь? — почти что дрожащим голосом спросил я.
Брат не ответил. Посмотрел на нож, встал и лёг в свою кровать, выбросив по дороге на пол пластиковое оружие.
Я стал бояться ночей.
Но продолжал вырывать Андрея из его шизогонических грёз. И теперь на лице братишки отражалась не растерянность, а гнев. Иногда он вырывался и кричал мне:
— Пошёл ты!
Я попался в тупике. Я не знал, что делать. Брат менялся, теперь мало чем напоминая старого доброго малыша, соседа по кровати.
Как-то в гостиной, выдернув Андрюшку из мечтательных полётов, когда он сидел на софе, уставившись в никуда, пустив из уголка рта слюнку, я обнял его и зашептал утешительные слова. Просил прекратить так вести себя, иначе все вокруг начнут считать его психом. Я сказал ему:
— Я люблю тебя.
А он ответил:
— Иди нафиг. Не мешай мне!
И убежал.
В конце апреля на рисовании он изобразил картину, ничего не значащую для остальных, но заставившую меня биться в ужасе. Тема: я и моя семья. Андрей нарисовал шестерых. Отца, мать, себя, меня и двух существ, которых братишка никак не мог видеть. Но с ними встречался я. Две фигуры в костюмах с очень длинными ногами, откляченными задницами, без лиц, только губы.
Никто не спрашивал Андрея, зачем он нарисовал монстров, даже я. Школа и родители привыкли к странностям Андрея. Думаю, отец и мать однажды посовещались и пришли к выводу: он наш сын, мы будем любить его и таким. Я же не обмолвился словом с братом потому, что боялся. Слишком хорошо запомнился серый пластмассовый нож. Если приложить силу, то им можно проткнуть шею, ну или воткнуть в живот например.
Однако ночью мне приснился сон, изменивший моё мнение. Я шёл по осенней улице. Не знаю, почему осень. Ржавые воды текли по асфальту, на людях сидели плащи, всё как весной, только солнца не было. Прохожие быстро снуют туда-сюда, задевая меня сумками, плечами, и вдруг впереди я вижу фигуру, двигающуюся мне навстречу. Длинные ноги, откляченный зад. Только одета Тварь в плащ и шляпу, а белёсые пальчики сжимали зонтик, раскинувшийся над существом. Оно приблизилось ко мне и залезло во внутренний карман плаща.
Сейчас монстр достанет пушку и убьёт меня. Но вместо пистолета существо достало небольшую пластиковую карту и протянуло мне. А потом Тварь заговорила, сверкая кривыми жёлтыми клыками:
— Бифуркационный период вашего брата истёк.
Я смотрю на карточку, но ничего не вижу и просыпаюсь. Через день, взяв рисунок, я ткнул им в брата и чётко спросил:
— Андрей, объясни мне, где ты видел этих чудовищ, которых ты записал нам в семью?
Братишка в это время решал математику, и у него, скажу, неплохо получалось. В последние месяцы Андрей улучшил отметки в школе до круглого отличника. Кажется, будто в него поместили сразу всю программу за четвёртый класс.
— Нигде, — пожал плечами Андрей.
— Тогда, почему ты их нарисовал?
— Мне про них рассказали, — ответил брат.
— Кто?
— Стёпка!
******
Я заперся в кладовке. Сидел и ревел там, спрятав лицо в коленях. Как же мне было страшно, грустно и одиноко. Я ничего не понимал, но казалось, будто я очутился в одной из шизогонических реальностях, по которым бродил летом.
Перед сном, когда свет в доме потух, я тихо спросил Андрюшку:
— Почему ты вспомнил Стёпку?
— Иногда я его слышу, — ответил брат из темноты. — То, что во мне живут сорок девять меня позволяет многое видеть и слышать. Я слышу других бифуркаторов.
Я не знал, что ещё спросить. Разговор было страшно продолжать уже на этом этапе.
— Ты слышишь Стёпку? — спросил я.
— Какого из двухсот пятидесяти одного?
Меня обдало холодком.
— Он ещё жив? Прошло уже восемь месяцев.
— Он сильный бифуркатор. Самый сильный, потому что умный. Он очень старался выйти из своего бифуркационного дня.
— Так он умер?
— Ну пока жив, но фактически, — ответил Андрей.
Я захлопал мокрыми ресницами, не понимая, почему плачу. То ли от грусти, то ли от ужаса. Ноги и руки похолодели, спрашивать больше ничего не хотелось, но я продолжал:
