— Не пытайся задурить мне мозги, Роберта. Я не так глупа и наивна, как ты полагаешь.
Выражение лица Роберты резко меняется, как будто с него спадает маска. Время уговоров и манёвров кончилось. В голосе женщины звенит лёд:
— Ты будешь делать то, чего мы от тебя потребуем! Или ты забыла наш договор?.. — Это угроза, завуалированная, словно прикрытая тончайшим шёлком. И тут в наступившей тишине раздаётся голос:
— Какой договор?
Обе поворачиваются и видят идущего по аллее Кэма. Роберта обжигает Рису предостерегающим взглядом, и Риса молча опускает глаза.
— Касающийся её позвоночника, конечно, — объясняет Роберта. — В обмен на чрезвычайно дорогой орган и проведённую по последнему слову хирургической науки операцию Риса согласилась стать частью большой семьи «Граждан за прогресс». А каждый член семьи должен исполнять свою роль. — Она снова протягивает Рисе листок с текстом. Девушка понимает — выбора у неё нет. Она переводит взгляд на людей с камерой, затем обратно на Роберту.
— Вы хотите, чтобы я стала около кресла? — спрашивает она.
— Нет, ты будешь в нём сидеть, — отвечает та. — А потом, на середине текста, поднимешься. Так будет эффектнее, не правда ли?
• • • СОЦИАЛЬНАЯ РЕКЛАМА
«Меня парализовало после террористического акта, совершённого хлопателями в заготовительном лагере «Весёлый Дровосек». Мне была ненавистна сама идея расплетения, но в одночасье я сама оказалась в отчаянном положении, и мне понадобилась медицинская помощь. Без расплетения неоткуда было бы взять новый позвоночник. Без расплетения я вынуждена была бы сидеть в этом кресле до конца своих дней. Я была сиротой на попечении государства. Я была беглым расплётом. Я была калекой. Но больше я ни то, ни другое, ни третье. Меня зовут Риса Уорд, и расплетение изменило мою жизнь».
— оплачено Обществом «За здоровую нацию»
• • •
Риса всегда считала себя человеком, способным выжить в любой ситуации. Она успешно плавала в предательских водах Государственного приюта №23 штата Огайо до того самого дня, когда подпала под бюджетный нож и была отправлена на расплетение. Потом стала беглянкой, но выжила и здесь, а затем прошла заготовительный лагерь и сумела не погибнуть даже в сокрушительном взрыве хлопателей. Её сила заключалась в остром уме и способности к адаптации.
М-да, и к чему же ей теперь надо адаптироваться?
К не очень громкой, но всё же славе; к жизни в комфорте; к умному и обаятельному парню, который влюблён в тебя по уши... и к забвению всего, во что ты когда-то верила, к предательству своих принципов и к сделке с совестью.
Риса сидит в уютном шезлонге во дворе усадьбы над обрывом, любуется тропическим закатом, и, погружённая в созерцание, пытается привести в порядок мысли и вернуть покой рассудку. О душу Рисы бьётся мощная, безжалостная волна, подобная тем, что обрушиваются сейчас на берег, напоминая ей, что даже самые величественные горы не могут сопротивляться эрозии и неизбежно уступают морю. Она не знает, как долго сможет выдерживать этот напор, да и надо ли ей его выдерживать.
Этим утром у неё брали интервью для выпуска новостей. Она пыталась отвечать на вопросы предельно правдиво. Да, для неё поддержка расплетения — это «вопрос необходимости», однако никто, кроме неё самой и Роберты не знает, откуда возникла эта необходимость. Но как бы Риса ни старалась, она произносит такое, что сама не может поверить, как подобные фразы могут слетать с её собственных губ. «Расплетение — это наименьшее из зол». Неужели какая-то часть её и впрямь начала верить этому? Постоянное манипулирование сознанием девушки привело к тому, что её внутренний компас крутится, как ошалевший, и она боится, что ей больше никогда не удастся найти истинный норд.
Измученная, она задрёмывает, но вскоре — ей кажется, всего через несколько секунд — просыпается оттого, что чья-то рука осторожно трясёт её за плечо. Уже стемнело, лишь тоненькая голубая полоска на горизонте напоминает об ушедшем дне.
— Соня, — говорит Кэм. — А я и не знал, что ты храпишь.
— Ничего подобного, — ещё толком не проснувшись, ворчит она. — И поклёпов на себя не потерплю!
У Кэма в руках одеяло. Лишь после того, как он укутывает её, Риса осознаёт, что подмёрзла, пока спала. Даже в тропиках воздух по вечерам бывает прохладным.
— Ты много времени проводишь в одиночестве, — говорит Кэм. — Тебе совсем необязательно быть одной... ну, ты понимаешь...
— Для того, кто бóльшую часть своей жизни прожил в приюте, одиночество — это роскошь.
Он опускается на траву рядом с ней.
— На следующей неделе наше первое совместное интервью. Нас отвезут на материк. Роберта сказала тебе?
Риса вздыхает.
— Да, мне всё известно.
— Нас представят как пару...
— Не волнуйся, я буду улыбаться и работать на камеру. Тебе не о чем беспокоиться.
— Я надеялся, что для тебя это будет не просто работа на камеру.
Не желая встречаться с ним взглядом, Риса обращает глаза к звёздному небу — здесь звёзд ещё больше, чем над Кладбищем, правда, там у неё не было ни времени, ни особого желания на них глазеть.
— Я знаю все их имена, — хвастает Кэм. — Я имею в виду имена звёзд.
— Не смеши меня. Звёзд миллиарды, ты не можешь знать все.
— Гипербола, — признаёт он. — Я, конечно, преувеличиваю. Но я знаю имена самых значительных. — Он начинает указывать на звёзды, как будто в его голове развернулась живая карта небесной сферы, в его голосе прорезается еле заметный бостонский акцент: — Это Альфа Центавра, самая близкая к нам звёздная система. А видишь вон ту, справа? Это Сириус — самая яркая звезда на всём небе...
Его голос действует на девушку завораживающе, он приносит ей кроху того самого покоя, которого так жаждет её душа. «Может, всё гораздо проще, чем мне кажется? — думает Риса. — Может, надо найти возможность как-то приспособиться?..»
— Вон та, потусклее — это Спика. На самом деле она в сто раз ярче Сириуса, просто она намного дальше от нас...
Риса вынуждена напомнить себе, что пошла на соглашение с «Гражданами за прогресс» не из эгоистических побуждений. Так может, пора бы её совести и утихомириться? А если совесть не желает успокаиваться и затягивает её в тёмные бездны, то не лучше ли отрезать её и выбросить — чтобы выжить?
— Это Туманность Андромеды; собственно, это не звезда, а целая галактика...
В хвастовстве Кэма присутствует оттенок наивного тщеславия — как у маленького мальчика, которому не терпится продемонстрировать, чему его сегодня научили в школе. Но он же никогда этого не учил! Акцент, который слышится сейчас в его речи, подтверждает, что эта информация изначально принадлежала другому человеку и была лишь вложена в голову Кэма.
