Ты осуществляешь твою месть.
Мэнди берет меня за руку и трясет ее.
— Брюст. Брюстер.
Так она говорит. Все, что она видит, это невеселый старый пердун, который растекается в слезах. Она не может понять, что я плачу оттого, что я счастлив. И я этого тоже не понимаю.
Я знаю нутром: Джазза об этом думал.
— Он был Силуэтом, — говорю я и делаю глубокий вдох.
— Как? — допытывается Мэнди.
Видит Бог, Мэнди не проглотит никакую чудесную историю.
Я тоже чувствую в себе разумное хладнокровие.
— Силуэт — это не человек. Это программа, серия программ, и все они работают по одинаковым алгоритмам. Программы захватывают тебя, диктуют, что ты должен делать и как. Возможно, и — что говорить. Возможно, на какое-то время ты становишься Силуэтом, а если ты достаточно слабоумен, то и не догадываешься об этом. И поди выследи Силуэта. Сегодня он в Атланте, через неделю в Лос-Анджелесе, еще через неделю — в Нью-Йорке. Он внедряется в очки. В очки, в терминалы и в жестко действующие крошечные чипы у тебя в голове.
Я перехожу к машине Джаззы. И ищу файлы. Конечно, я не смогу открыть ни один из них. Достаточно чего бы то ни было зашифрованного, чтобы добраться до человека. Директория называется «Афродита». Так мы назвали наш космический корабль, отправленный на Марс. Здесь все зашифровано, и файлы огромны. Здесь нет результатов взломов банковских счетов.
— Вот оно, — говорю я. — Вот генеральный план.
Я оглядываюсь на Джаззу. Он похож на ребенка, который на автобусной остановке дожидается маму и хочет, чтобы она появилась, пока автобус не ушел.
Я открываю папку с электронной почтой и приступаю к поиску ключа к ней. Я вычисляю Джаззу. Электронное послание Кертису, Вооруженным. Кончено в две минуты. И все время, пока я тружусь, я ощущаю гордость. Я горжусь им.
— Прости, Джазза, — говорю я ему. Я беру его руки в свои. От этого мне становится лучше. — Они сотрут программу. Вот и все. Больше не будет путешествий в Мэриленд.
Он смотрит на меня, как младенец. Он не знает в точности, кто я, но он доверяет мне.
Пять минут спустя в комнату проскальзывает Мальчишка.
— Мне жаль, — тихо говорит он. — Жаль, что это был ваш друг.
Мальчишка родом из страны, где людям все еще свойственна человечность. Его глаза не скрывают грусти.
Я его спрашиваю:
— Что делает Кертис?
— Ограничение вреда. — Все мы в наших краях рано выучиваем этот жаргон. Он разъедает душу. — Ему волноваться о Доме.
— О собственной заднице, — поправляет Мэнди.
Мальчишка не может сдержать улыбку. Но он не отвлекается от главного.
— Вы делаете то, что нужно, мистер Брюстер.
Разве не замечательно, что людям все еще есть дело друг до друга? Разве порой это не чудо?
На сей раз полиция приезжает в обычной машине, и теперь это специалисты по информационным технологиям, а не Вооруженные. Они начинают изучать станцию Джаззы. Джазза тихонько напевает себе под нос. Какая-то глупая старая песенка о том, что все свободны, что любовь везде, так давайте же веселиться. Неужели он в самом деле полагает, что этого достаточно?
Он позволяет им забрать его машину и только сворачивается калачиком на кровати, повернувшись спиной к нам всем. Я произношу какую-то банальность вроде:
— Спи спокойно, дружище.
А Мальчишка говорит:
— Я посмотрю за ним, мистер Брюстер.
Мы с Мэнди спускаемся в бар. Все Невробики уже там, и прежде чем мы успеваем что-либо сказать, Гас вскакивает и кричит:
— Ребята, вы должны это видеть!
Мэнди переспрашивает:
— Точно?
Вся команда склоняется над газетой.
— Я запущу еще раз, — говорит Гас.
— Пристегните ремни, — говорит Мэнди и смотрит на меня долгим взглядом, означающим: «Я устала от этих типов».
Газета представляет людскую стену, и надпись гласит:
Новая атака ААЖ на стадионе «ШУ ЦЗЭ», вчера, 20.30.
Все там сверкает, как драгоценные камни: огромные лампы на потолке, вспышки фотоаппаратов; ночная игра в разгаре. Гас включил громкоговоритель, так что мы слышим и голос телекомментатора, и рев толпы. Камера показывает нам здоровенного парня на трибуне, который жует жвачку, вколачивает мяч в боксерскую перчатку и выглядит в доску пьяным.
Над трибуной в воздухе висит какой-то прямоугольник. Кажется, что он и должен там быть, что это часть стадиона, и приходится прищуриться, чтобы понять — это спасательная площадка, предназначенная для эвакуации людей из высотного здания. Она представляется размером с почтовую марку, но на ней толпятся экзоскелеты.
На всех высоких осветительных столбах вспыхивают красные фонари, и начинают завывать сирены.
— Пожарная тревога, Джон, — объявляет дикторша.
— Ну да, а это пожарные. Но я должен признать, что не вижу никаких признаков пожара.
— Джон, по официальным оценкам, в случае пожара требуется от пятнадцати до двадцати минут, чтобы очистить трибуны стадиона «Шу Цзэ».
На поле же неподвижно стоят, уперев руки в бока, угрюмые игроки. Их шоу окончено.
Пожарные неуклюже забираются на спасательную площадку. Она раскачивается. Если приглядеться, то можно увидеть, что она не более устойчива, чем гребная шлюпка. Костюмы спрыгивают вниз, распрямляются и трусцой взбегают по лестнице на трибуны. Теперь видно, как их много, и двигаются они в унисон.
По полю несется с максимальной быстротой один из маленьких толстых арбитров.
Прямо на площадку въезжает полицейский автомобиль.
— Понятно, Мари, здесь, на «Шу Цзэ» что-то происходит, но может быть, это не пожар. Из полицейской машины выходит Ли ван Хук, тренер «Красных из Цинциннати». Он машет руками, да, взмахами рук он приказывает игрокам покинуть поле!
Слышен шум напора. Отвратительный звук «гусиного шага», и камера опять разворачивается к трибунам. Все ряженые одновременно вскидывают автоматы. И они врезаются прямо в толпу.
Из динамиков доносится треск, стон разносится над стадионом.
Булькающий голос, словно Нептун из морских пучин, произносит:
— Это объявление коммунальной службы.
Вступает дикторша:
— Джон, в сообщениях говорится, что это атака ААЖ.
— Вы оказываете помощь престарелым. Сейчас вы сдадите все ценности, часы, бумажники и драгоценности мужчинам и женщинам с оружием.
— Мы повторяем, что мы с вами стали свидетелями нападения ААЖ на стадион «Шу Цзэ».
Бульканье продолжает:
— Ради вашей безопасности просим вас помнить, что некоторые из вооруженных людей вскоре погибнут, и им нечего терять. Многие из них не могут думать о себе и будут стрелять в каждого, кто окажет сопротивление.
