Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

— Вы много оперировали? — внезапно спросил Варфоломеев.

— Порядочно, — по инерции вяло подтвердил Синекура, но потом спохватился: — Я, я никогда, слышите, никогда, — в руках у него блеснул нержавеющим блеском медицинский скальпель. — Я умел быть сильнее обстоятельств. — Он уже размахивал острым лезвием в опасной близости от варфоломеевской шеи. — А вы, вы смогли бы перебороть свое самое страстное, самое сокровенное? Вряд ли, по глазам вижу: неуемные аппетиты, брожение своевольных мыслей, авось, мол, пройдет так, без последствий, авось никто не обратит внимания. Ведь чего проще, пришла бедная заблудшая душа сама в руки, а?

Вдруг послышалось железное скрежетание. Варфоломеев оглянулся. Входная дверь орала несмазанным чугунным горлом. Кажется, ее кто-то прикрывал. Глухо и определенно звякнули навесные замки. Внутри него что-то екнуло в такт, а на шее вблизи жизненно важной артерии пристроился синекуровский скальпель. Вот тебе и на, удивился пациент, медленно поворачивая мозговитой головушкой.

— Господин Синекура, — прошептал Варфоломеев под угрозой хирургического вмешательства.

— А, испугались? — обрадовался главврач.

— Страшновато, — проскрежетал землянин.

— Нет, я, быть может, вас не убью, — уже снова по-дружески говорил Синекура, не убирая впрочем скальпель. — Хотя, конечно, было бы весьма кстати, все ж таки институт смерти, издержки научного процесса, так сказать, побочные эффекты деэксгумации. Но ведь для вас физическая смерть и так запрограммирована, тут лишь вопрос времени. Нет, черт, — Синекура хлопнул свободной рукой по боку, — и что его заставило на гильотину бросаться? Теперь вот приват-министр интересуется, следит, о состоянии здоровья просит докладывать. Ладно, не радуйтесь, ишь, замелькали оптимистические блестки, не дай бог, приват-министр узнает, что вы за штучка такая инопланетная, тогда уж точно не видать вам этой вашей Земли.

— Да уберите же вы скальпель, больно, — не выдержал Варфоломеев.

— Ладно, ладно, не кричите, вас тут все равно никто не услышит, Синекура спрятал наконец холодное оружие. — Не понимаю, какого черта вы сюда прилетели? Что, неужели там, — он неопределенно ткнул пальцем, такая пустота? А?

— Абсолютная, — подтвердил звездный капитан.

— Хм, — Синекура будто бы расстроился. — У нас тоже раньше летали в космос, а потом надоело, знаете ли. Начали человека улучшать. Улучшали, улучшали, пока один идиот не придумал эксгумацию. Это ж надо было такое выдумать — миллион лет счастья, а? Бред, — с тоской сказал центраец. — Но всем понравилось: бесконечная работа, бесконечное безделье…

— А кто такие делегенты и резерванты?

— Кто поближе к началу очереди на гильотину — делегенты, кто в конце — резерванты.

— Послушайте, господин Синекура, но ведь гильотина — это какой-то выверт.

— Конечно, выверт, — неожиданно быстро согласился ученый медик.

— Ну?

— Что «ну», они же сами выбрали гильотину.

— Но почему гильотина? — не унимался товарищ Петрович. — Неужели нет более простого способа? В конце концов, та же веревка, или цианистый калий, или хотя бы большая доза снотворного…

— О-о! Да у вас государственный ум, палата ума! А еще, еще что-нибудь вспомните? Ну-ну! А мы тут в институте бьемся, бьемся, и дальше гильотины никак, не хватает идей. — Синекура задумался. — А что, прекрасная идея: массовое самоповешение или благотворительный ужин на пятьсот персон с добавлением пряностей и цианистого калия. Представляете, ночь, полнолуние, длинные столы, много длинных столов, белые парики, золотые приборы, гусятницы, суповницы, слуги в ливреях, в президиуме приват-министр. Вы по левую сторону, я по правую, женщины, не совсем одетые, ну например, работницы первого часового завода. — Синекура подмигнул. — Господи, какая красота! Музычку поставим, у меня композитор есть, очень хороший реквием недавно написал, называется «Реквием по умирающим идиотам», сочная вещь. Оркестр пригоним, дорогой товарищ. Да, да, у нас тоже бывают пожары, но увы — без жертв, предки, понимаешь, подвели, везде противопожарная электроника стоит, совершенная вещь, безотказная. Но ничего, поднимем бокалы за здоровье приват-министра, ударим хрустальным звоном по бессмертию и разгильдяйству. Вот это ночка будет, а? Варфоломеевская! Глаза бедного врача горели романтическим огнем, казалось, вот-вот немного, и он сам вслед за глазами вспыхнет и с шипением исчезнет в серных клубах дыма; но он не возгорался, а напирал дальше: — Слушайте, Петрович, выкладывайте, выкладывайте дальше, что там у вас еще изобретено по части массовых захоронений? Понимаете, с цианистым калием — это неплохо, но ведь не пройдет. Где же мы такую прорву цианистого калия найдем, а? Может быть, чего попроще предложите, не поверю, чтобы вы чего-нибудь такого оригинального не придумали. По глазам вижу, ишь, щелки блистают, вижу, вижу талант народа степного, понимаю, имеете что сказать. Не стесняйтесь, давайте по порядку, я не спешу, у меня много времени — вечность…

— Бери, бери сахарку, — Бошка пододвигает поближе к Имяреку изящную серебряную сахарницу. — И булочку бери, ведь проголодался поди… Столько дней без обеда.

Имярек берет сахару три ложки, размешивает, откусывает пышное пекарное изделие.

— Еще чайку поставим, кушай — не хочу. А то понимаешь, я тоже человек, я понимаю, что ты отчаялся, понимаю и прощаю. — Бошка заглядывает в маленькие глазки собеседника. — Мне самому иногда так тошно становится, взял бы просто и убил кого кулаком. — Бошка встал, поправил картину на стене, вытер рукавом пыль с государственной машины, заковылял на свое место и оттуда уже продолжил: — До чего народ паршивый оказался, а? Такую хорошую идею извратил. Не-ет, человек в массе дрянь, ему даешь хорошее место, работу приличную — живи честно, радуйся, и все будет в лучшем виде. Так нет же, не хочет, начинает локтями шарудить, пространство расчищать для своих подленьких частных интересов. Отчего так, уважаемый? Мы же не такими были, вспомни: на сходку — вместе, на демонстрацию — скопом, на каторгу — коллективом. Никакой работы не боялись, жили душа в душу, по ночам не спали, без выходных, без праздников, все ради общего дела, ничего не жалели. Сказали Бошке, надо деньги — Бошка приносит деньги, попросили материализм укрепить — Бошка статью пишет. Чего еще лучше — дисциплина. А помнишь, Имярек, как ты по первому параграфу с Мартовым схлестнулся? Молодец, умница, отстоял централизм от мелкобуржуазных нападок. Я тогда и понял — ты есть сила, этот, думаю, глубоко копает, с этим горы свернем. Этот, думаю, не слюнтяй какой, философ. Этот физик, этот знает механику: сила решает все. Сила, — Бошка с упоением повторяет физический термин, потрясая здоровой рукой, — дает импульс человеческой массе. Может быть, примитивно, но зато верно, проверено на опыте, ведь работает, черт дери, паровая машина, жмет, жмет по рельсам истории. Бери, бери еще булочку, не останавливайся.