Пятеро. Один казался смелее, чем другие, и подошел настолько близко, что его уже можно было видеть обычным зрением. Далеко у реки слышались звуки осторожных шагов шестого, спешащего присоединиться к товарищам. Лес начал наполняться жуткими звуками, чем-то похожими на птичий стрекот. В звуках было и что-то человеческое, как если бы несколько женщин быстро цокали языками. Странный свист заставил птиц нервно взлететь. Таллис увидела, как невидимые ноги пнули листья, сломали и растоптали папоротник; трудноуловимые движения, видимые как бы краем глаза. Движение, потом ничего; только ветки какое-то время дрожали там, где они прошли .
Ближайший из мифаго отделился от края леса и появился на свету. Скатах ахнул и потянулся за копьем. Уинн-Джонс поднял руку, останавливая его; глаза бывшего шамана не отрывались от худого создания, стоявшего перед ними.
— Даурог, — прошептал он. — Зеленый Человек. Становится скарагом... зимняя форма... будь осторожен.
— Зеленый Джек, — сказала потрясенная Таллис. — Я видела их в церквях, вырезанных в камне. Древние люди из леса. С головой из листьев.
— Более ранняя форма того, что ты видела в церквях, — заметил старик. — В даурогах нет ничего веселого или средневекового. Они из очень ранней эпохи, и проникли в сознание во времена великого страха. В своей зимней форме исключительно опасны…
— Зеленый Джек, — сказала себе Таллис, и, словно фантастическое фольклорное имя привлекло его внимание, даурог неловко шагнул вперед, жилистое тело крякнуло, как старый валежник. Он глядел на нее, щетинился... шелестел... Потом вошел в полосу света, не осветившую его темное лицо, но стали видны зеленые листья, окутывавшие череп, плечи, торс и длинные многосуставчатые пальцы, похожие на сучки. То, что Таллис приняла за раздвоенную бороду, оказалось изогнутыми деревянными клыками, росшими с каждой стороны круглого мокрого рта. Клыки ветвились: одна ветка тянулась к листьям на голове, вторая спускалась вниз, превращаясь в усики, обвивавшиеся вокруг торса и рук, и устремлявшиеся еще ниже, к веретенообразным ногам; тело, коричневое и шероховатое, скорее походило на кору, кое-где покрытую дубовыми листьями. Во время движения все члены существа покачивались, а изогнутые колючие усики как черви выгибались между шелестящих бедер.
В одной руке он нес копье с тремя наконечниками, в другой — грубый полотняный мешок. Увидев Таллис он принюхался, кора его лица разошлась, открыв плоские ноздри. Он гнил, этот даурог, и сбрасывал с себя летнюю листву. Его лицо походило на череп с неправильными очертаниями. Кости вспухали и изгибались не в тех местах и не под привычными углами, глаза находились слишком близко друг другу. Похоже он не умел мигать; из краешков глаз тек сок. Когда он открывал рот, из влажного ничто медленно стекали, извиваясь, струйки слизи; блестели клыки. Зубы у него были зеленые, как если бы тронутые плесенью, и заостренные.
Он опять понюхал воздух, потом обратил внимание на Таллис, повернулся к ней и неуверенно шагнул вперед; опять вдохнул и выдохнул воздух, как будто ветер прошелестел: по-видимому знак изумления. Уинн-Джонс схватил Таллис за руку. Над пламенем зашипела свинина, разбрызгивая жир; даурог вздрогнул.
— Он нюхает твою кровь, — сказал старик. — В нем течет сок, но твою кровь он чует.
— А твою?
— Это мужчина. Я стар, ты молода. Он чувствует выделения твоего тела: кровь, пот, грязь...
— Что?
— И выделения сознания, как мне кажется. Он нюхает твое сознание. Вероятно он видит путь, каким ты манипулируешь лесом.
Таллис посмотрела на Уинн-Джонса и нахмурилась. — Я?
— Конечно, — ответил он. — Ты создаешь жизнь каждую секунду. Обычный генезис мифаго. Ты очень живая, активная... и путешествуешь слишком быстро, чтобы увидеть конечный результат процесса, начинающегося с дрожи в заплесневелых гнилых листьях. Ты можешь увидеть его только тогда, когда тело встает с земли. Но даурог видит даже мельчайшую деятельность. Сейчас, похоже, он боится; и пытается понять нас. Стой очень спокойно.
Даурог медленно положил копье и мешок на землю. Он осторожно обошел маленькую поляну; попадая в колонну света, он мгновенно бросался в тень. С его тела все время сыпались коричневые листья. Слабый ветер доносил до Таллис кошмарное зловоние, шедшее от его тела: болотный газ, и еще запах смерти, знакомый по домику мертвых.
Наконец старый даурог подошел ближе. Его товарищи трепетали на краю света и тени, скрытые за дубами. Однако их щелкающий разговор почти прекратился. Скатах протянул руку и медленно коснулся трехзубого копья. Даурог посмотрел на воина, нервно и внимательно. Потом медленно подошел к Таллис, присел перед ней и — с шелестом и треском сухожилий — протянул длинный заостренный палец-сучок и коснулся ее руки. Его ноготь был шипом розы; она разрешила ему оставить на коже тонкую красную царапину. Даурог вдохнул запах собственного пальца и облизал сверкающий ноготь. Таллис показалось, что изо рта выскочила ящерица и укусила шип, но потом сообразила, что это язык. Даурогу вкус понравился. Он произнес какие-то слова, писклявые и бессмысленные: птичий стрекот; треск сучка; шелест листьев на ветру.
Вздрогнув, Таллис сообразила, что в его теле живут мокрицы, некоторые размером с листья.
Существом встало и отступило назад. Листья на его спине кое-где опали; через проплешины виднелись пышные ползучие лианы и черное сучковатое дерево скелета. Подобрав копье и мешок, он что-то крикнул теням. Его товарищи вышли из леса и подошли к маленькому костру, но остановились на некотором расстоянии, скорее опасаясь пламени, чем людей, решила Таллис.
Двое из даурогов оказались юными женщинами, одна с кожей, сделанной из листьев падуба, другая — белой березы. Их глаза были меньше, чем глубокие щели мужчин, глядящие из-под ребристого лба, покрытого лозами.
Из их ртов торчали серебряно серые ветки-клыки. Они даже носили «украшения»: с колючих голов свисали красные и голубые ягоды боярышника и терновника.
Двое мужчин тоже оказались молодыми: кожа одного была ивой, второго — орешником, у обоих сучковатые клыки. Но в одном отношении они замечательно отличались от более старшего даурога: спереди на их телах рос гребень из длинных черных колючек; центральная линия шипов бежала вниз к изогнутым беспокойным половым органам, свисавшим с гниющих животов.
Появился шестой член группы, и Таллис едва не улыбнулась, узнав тип.
Никакого плаща из перьев, но кожа-плащ из всех возможных листьев. На голове широкие ветки лайма, борода из остролиста, хохолок из груш, плечи из рябины, грудь из коричневатого дуба и вяза, живот из плюща и блестящего осеннего явора.
