— С моими родителями… Вы с ума сошли!
— Зачастую это оптимальный выход из положения. Пока наши подопечные — молодые матери-одиночки вроде вас — становятся на ноги, им помогают бабушки и дедушки.
— Да вы ни хрена не поняли!
— Да, вероятно, у вас с ними сложные отношения, но они…
Вскакиваю на ноги, стул с грохотом падает на пол.
— А у меня вы спросили? Я что, вообще ничего не решаю?
— Сара, сядьте. Прошу вас. — Я стою. — Естественно, мы выслушаем ваше мнение, однако окончательное решение будет принимать Совет по правам ребенка вместе с Городским комитетом по правам ребенка. Прежде всего мы должны подумать о Луизе.
— Я не могу здесь оставаться. Не хочу их видеть. Если вы собираетесь меня арестовать, давайте. Я лучше в камере пересижу, чем здесь.
— Мы не хотим сажать вас в тюрьму. Вы были задержаны за нападение на констебля Мак-Доннелла, и теперь мы ищем для вас подходящее место жительства, исходя из предположения, что домой вы не хотите.
— Не хочу. Лучше сразу удавиться. — Тут инспекторша смотрит на меня, и я понимаю: чего-чего, а такого при социальных работниках говорить нельзя. — Нет, я не серьезно, — тараторю я. — Я не собираюсь кончать с собой.
— Пусть поживет у меня. Я за ней присмотрю.
— Миссис Доусон, я не уверена…
— Она никуда не денется, не убежит — без ребенка. Ей нужно жить в тепле и чистоте, нужно хорошее домашнее питание. Я умею ладить с подростками. Достаточно их вырастила.
— Дело не в этом. Отец ребенка…
— А что отец ребенка?
— Ваш правнук, Адам Доусон. Папа Луизы.
Видно, что Вэл с трудом подавляет взрыв хохота. Лицо у нее перекашивается, она выдавливает:
— Адам? Да что вы го…
Но тут она смотрит на меня. Я делаю круглые глаза и отчаянно киваю.
Она поднимает бровь и говорит:
— Ах, да-да. Адам… и Сара.
— У Адама были неприятности. — Инспекторша смотрит на экран своего компьютера и начинает проматывать какой-то документ. — Серьезные.
— Да, были. А у какого шестнадцатилетнего парнишки не было неприятностей? Он хороший мальчик. Хорошо обращается с малышкой. За него не беспокойтесь.
Видимо, найти дом для трудных подростков вроде меня — та еще задачка, так что через два часа я все-таки получаю разрешение пожить у Вэл. Мне приходится подписать кипу бумаг, ей тоже.
По пути из участка мы проходим мимо приемной. Дверь приоткрыта, и я успеваю увидеть, что за столом напротив инспекторши сидят двое. Мне кажется, мама как-то съежилась и постарела, хотя я ушла из дому всего три месяца назад. А папа остался как был. При виде него меня едва не рвет. Приходится поглотать, чтобы загнать поглубже омерзительный ком в горле. Он поднимает голову — и наши глаза встречаются на секунду. Там нет ничего — ни искры узнавания, ни теплоты, ни ненависти. Ничего. Что он видит, когда смотрит на меня? Не знаю, да и не важно. Но при мысли о том, что он возьмет Мию на руки, меня прямо наизнанку выворачивает.
— Увезите меня отсюда, — прошу я Вэл и вцепляюсь ей в локоть.
— Это они? — спрашивает она.
— Да.
— Да я бы его живьем зажарила за то, что он с тобой сделал. Надо всем рассказать. Пусть все знают.
— Не могу я, Вэл. Не могу. Пойдем. Пожалуйста. Ну пожалуйста!
— На улице мне приходится остановиться — меня все-таки рвет. Это неправильно, — твердит Вэл. — Так нельзя. Это нечестно.
Я ничего не могу сказать, даже когда меня как следует прочистило. Цепляюсь за руку Вэл, и мы идем на остановку. Вэл вся прямо кипит, и мне это нравится: приятно, что хоть кто-то на моей стороне. Приятно, что этот кто-то — Вэл.
Когда мы сидим рядышком в автобусе, у нее хватает такта ничего не говорить об Адаме, но я не умею так здорово держать себя в руках. Она удивительная. Так хорошо все понимает.
— Вэл, — говорю, — спасибо.
— За что?
— Вы взяли меня к себе. Защищали. Вы ничего не говорите про Адама — и не надо, я сама все объясню. Там, в притоне, где я жила, нашли его портрет. Вот я и ляпнула первое, что в голову пришло.
Вэл хмыкает:
— Да ладно. Из Адама получится отличный папаша. Да и муж кому-нибудь будет высший класс. Доусоны — они такие, с ними не промахнешься. Бешеные, конечно, вроде моего Сирила и Терри, но сердце у них на месте. — Она глядит прямо перед собой, пальцы теребят застежку на сумочке. Ей бы сейчас сигаретку, сразу бы полегчало.
— Вэл…
— А?
— Он знает, да? Адам знает ваше число, и мое, и Мии.
Она вздыхает.
— Да, — говорит. — Знает, бедолага.
— Может, и нам лучше было бы знать.
Тут она смотрит на меня:
— Нет, Сара. Что в этом хорошего? Лучше прожить жизнь так, как хочешь, встречать каждый день, когда он приходит.
Конечно, так и есть, — но пока автобус тащится по улицам, я только и думаю, что про числа. 112027. Адам. Вэл. Я. Мия. Доживет ли хоть кто-нибудь из нас до второго января?
— Нельсон, ты молодчага, ты супер! Такое провернул!
— Да и ты провернул — тебя же везде показывали. Сорок миллионов просмотров на Ютюбе!
Сорок миллионов? Колоссально.
— Чел, да мы молодцы! Такое дело делаем!
— Ладно, пока, Адам. Я просто так звонил, узнать, как ты. Попрощаться…
— Ты где? Ты уехал?
— Не могу сказать. И долго говорить не могу, телефон, наверно, прослушивают.
— Так ты уехал из Лондона или нет?
— Пока нет.
— Нельсон!.. Уезжай. Прямо сейчас!
— Уеду, уеду. И ты тоже давай.
— Да, и мы тоже. Дела доделаем — и все. Собираемся. Нельсон!
— Чего?
— Спасибо, чел.
— Да ничего. Мы правильно все сделали. Мы…
Связь прерывается. Тут же перезваниваю — ничего, ни гудков, ни голосовой почты.
— Это тот твой приятель? — спрашивает бабуля.
— Да, только нас разъединили.
— Ну бывает.
— Ага. Наверно. Он сказал, его прослушивают. Его телефон. Как ты думаешь, его могли засечь?
— Брось, Адам, это просто связь паршивая. Не делай из мухи слона.
— Не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Он же все ради меня…
— Не переживай за него, это сейчас лишнее. У нас и дома проблем выше крыши, есть из-за чего попереживать.
Бабуля кивает в сторону Сары. Та сидит на диване, будто зомби, глядит в телик, но ничего не видит. Как села, когда они с бабулей вернулись из полиции, так и сидит. Бабуля пыталась ее расшевелить, я тоже, но ей так худо, что она и говорить толком не может.
— Сара, мы ее вернем. Обязательно. Если тебе не разрешат ее забрать, то, по крайней мере, ты имеешь право ее навещать, и тогда мы ее… утащим.
Бабуля машет на меня руками. Сара поднимает глаза.
— Они мне даже посмотреть на нее не позволят, — говорит она с презрением в голосе, как будто я совсем тупой. — Еще лет сто. А может, вообще никогда. И я не знаю, где она. Наверняка не знаю.
— Придумаем что-нибудь…
Она награждает меня взглядом, в котором так и читается: «Заткнись» — яснее ясного, как будто она заорала мне прямо в лицо. Я и затыкаюсь. Сажусь на стул и притворяюсь, будто смотрю телик. Включен новостной канал, показывают разные сюжеты с разных вокзалов и станций по всему Лондону. По непроверенным данным, кого-то задавили в подземке. По городу распространяется паника.
— Я такого не хотел. Люди гибнут, когда пытаются уехать. Я не хотел!..
На экране — тротуар у станции «Кинге-Кросс». Кого-то несут на носилках, лицо закрыто.
— Господи! Так нельзя! Так нельзя!
— Адам, ты не виноват, — говорит бабуля. — Не вини себя.
Я вскакиваю на ноги:
— Как это «я не виноват»? Это я всех завел! Это из-за меня пол-Лондона хочет уехать!
— У них должна быть своя голова на плечах!
Два шага — и я уже возле бабули.
— Баб, замолчи, а? Замолчи! А вдруг все правду говорят и у меня просто в голове шариков не хватает? Вдруг я просто чокнутый, неполноценный? Первого ничего не будет. Только теперь люди гибнут, потому что пытаются сбежать от катастрофы, которой не будет!
— Успокойся, малыш, успокойся.
Чтобы она ни говорила, становится только хуже. Я думал, она все понимает, — так нет. Понимала бы — не советовала бы успокоиться.
— Не надо мне этого говорить! Это у меня в голове, баб. Во мне. Вся эта фигня. Я-то думал, я делаю доброе дело, а все обернулось хуже. Я так не хочу! Не хочу, чтобы все гибли! Почему они гибнут? Почему они гибнут, а, баб?
Она пятится от меня, но я уже не могу сдержать крик. Слишком много во мне накопилось ярости. Как будто пробку из бутылки вышибло.
— Баб, я их убиваю! Я! Я такого не хотел. Я…
— Адам, смотри. Смотри. — Это Сара. От ее голоса я сразу прихожу в себя. — Смотри, кого показывают.
На экране уже не «Кингс-Кросс», а премьер-министр.
— Боже, только не этот мордоворот, — стонет бабуля.
— Тс-с…
