Саму станцию «Курская» давно переименовали в «Политковскую». Этого Васильков, всегда бережно относившийся к русскому языку, решительно не понимал. Собственно, он и раньше не понимал все эти «Маяковские» и «Достоевские». Пушкин — «Пушкинская», это да. Согласно всем правилам. Или, если из новых, то «Каспаровская» и «Немцовская», на здоровье. «Алексеевская» — там даже название менять не пришлось, просто памятник правозащитнице у входа поставили.
Но Достоевский — это никак не «Достоевская», а «имени Достоевского», если уж так хочется. Достоевская — это может быть супруга писателя, а никак не станция… То же и Политковская.
Как-то Кирилл Степанович даже сел писать гневное и обстоятельное письмо в дирекцию метрополитена, но уже на третьем абзаце бросил. В стране уже несколько лет творилось такое, на фоне чего неправильное наименование станции, да еще с точки зрения какого-то замшелого историка с сомнительным прошлым, казалось сущей ерундой. А самое обидное, что на письмо и в самом деле могли среагировать — как с готовностью реагировали на либеральные евроглупости, не обращая никакого внимания на куда более важные вещи… Это окончательно разрушило бы и без того разваливающуюся систему ценностей и координат Василькова. Потому Кирилл Степанович стер файл и занялся работой над никому не нужным нынче текстом о роли кавалерии в Великой Отечественной войне.
Да, он всегда был военным историком. Такая несчастливая планида.
Перепрыгивая очередную лужу, Васильков подумал, что по завершении заготовки огурцов надо бы закончить и главу про биографию генерала Городовикова. Но, судя по всему, доблестный генерал откладывался, потому что возле бревенчатого одноэтажного домика Василькова стоял бежевый внедорожник размером примерно с сам домик.
Разумеется, это прикатил его ученик Володя Рудницкий — машина была знакома, да и кто бы еще приехал к дряхлому историку, доживающему свой смутный век на даче. За рулем никого не было, поэтому Кирилл Степанович обошел домик и увидел Володю, внимательно рассматривающего огородное пугало. Васильков поставил его еще весной, когда пытался посадить кукурузу. Вороны беспардонно раскапывали рядки и пожирали зерна; пугало прервало разбой менее чем на пару часов, после чего Васильков остался без кукурузы. С того момента пугало утратило смысл своего существования, но с ним было как-то уютнее; не так одиноко, что ли…
Рудницкий рассматривал пугало с весьма критическим видом и появление Василькова не заметил. Он был одет в бежевый кожаный плащ и щегольскую кепку, напоминая чем-то чекиста двадцатых годов.
— Здравствуй, Володя, — сказал Васильков.
— Здравствуйте, Кирилл Степанович! — добродушно отозвался тот, оборачиваясь. — А я приехал, смотрю — вас нету, вот, пошел посмотреть на ваши аграрные успехи…
— Да какие тут успехи, — махнул рукой Васильков. — Слезы. Как Зинаида умерла, так и конец огороду…
— Почему же, парничок у вас неплохой, — похвалил Рудницкий. — Картофель вот еще… Только пугало ваше подкачало…
— А что мое пугало? — насторожился Васильков.
— Да лицо у него черное.
Васильков внимательно посмотрел на пугало, хотя видел его по сто раз на дню. Строго говоря, лица как такового у пугала вовсе не имелось. Однако Кирилл Степанович раньше и не обращал внимания, что импровизированную голову сделал из какого-то куска черной тряпки, набив его поролоном от старого дивана.
— И что?
— Кирилл Степанович! — укоризненно протянул Рудницкий. — Это же расизм! Негр на огороде, отпугивающий ворон…
— Володя, какой негр, господь с тобой! Это обычное пугало. Взял бы я наволочку в цветочек, что тогда?
— Тогда ничего. К цветочкам не придерешься. А так получается нехорошо. Уберите вы его от греха. Увидит ведь кто-нибудь, хлопот не оберетесь.
— Да запросто. — Васильков подошел, выдернул палку из земли и бросил верное пугало к сараю. — Все равно толку никакого…
Рудницкий одобрительно кивнул.
— Вы, Кирилл Степанович, простите, но порой ведете себя, как ребенок. Это же статья. Вы не следите за прессой?
— Нет, — честно признался Васильков. — Я не слежу за прессой. Помните совет профессора Преображенского? «Не читайте до обеда советских газет. Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя превосходно». Я вот и не читаю вообще никаких, притом довольно давно. К тому же я, знаете ли, Володя, помню советские газеты… Могу заверить, что они были не самыми плохими в сравнении с тем, что мне приходилось видеть позже. И тем более — сейчас.
— Ладно, Кирилл Степанович, — недовольно произнес Рудницкий. — Оставим ненужные споры, я вам там привез покушать.
— Володя… — умилился Васильков. — Зачем вы?! Я же не голодаю.
— Да знаю я, — отмахнулся Рудницкий. — В конце концов, вы меня помните с младых ногтей, я вам стольким обязан… Что у вас тут? Картошка, капуста? Соевые сосиски? Никаких калорий. Огурцы с помидорами…
— Ох ты, мать моя… — хлопнул себя по лбу Васильков. — Огурцы! Я же огурцы мариновал! Володя, идемте же скорее, заодно и поможете мне, а то маринад остынет, а его лишний раз перекипячивать не рекомендуется!
— Идите, Кирилл Степанович, а я в машине пакеты заберу.
На кухоньке Васильков снова включил газ и бросил в маринад несколько лавровых листиков. Любовно похлопал по стеклянному боку ближайшую двухлитровую банку, куда были аккуратно уложены огурчики вперемешку с зеленью, пряностями и зубками чеснока.
— Куда поставить, Кирилл Степанович?!
— Да вот там, у буфета хотя бы, Володенька…
Рудницкий бухнул на дощатый пол два объемистых пакета. Что-то булькнуло, звякнуло.
— Тут у меня свинины два кило, курица, колбаски немного, — с гордостью сообщил он. — Сосиски микояновские, сыр, тушенка. Еще я коньячку привез, вы же не возражаете?
— Господь с тобой, Володенька, чтобы я возражал насчет хорошего коньяка?! Я его и не пил, кажется, с прошлого Рождества. А вот насчет еды ты зря, я ведь тут правда не как библейский Иезекииль, бутерброды с фекалиями не потребляю. Да и много ли надо мне по старости?
— По старости вам как раз и следует нормально питаться, — наставительно сказал Рудницкий. — Поэтому не вставайте в позу, а лучше уберите скоропортящиеся продукты в холодильник. А насчет коньяка славно, посидим тогда немного. Я же вас ни от чего важного не отрываю?
— Хотелось бы, чтобы меня оторвали от важного…
Про монографию о кавалерии Васильков говорить не стал. Да и чем она важна? Тем, что так и останется на жестком диске его старенького ноутбука?
— Давайте я мяско по-быстрому зажарю! — оживился Рудницкий. — Где у вас сковородка, Кирилл Степанович? Ой, а пахнет как!!!
