Маркус хороший лжец. Или, по крайней мере, человек, умеющий хранить секреты. Он не реагирует. Если бы я могла видеть так, как видит Джоанна, так, как видят Искренние — если бы я могла понять, что скрывается за его выражением лица. Он может быть близок к тому, чтобы сказать мне правду. Если я надавлю на него, возможно, он расколется.
— Я могу помочь вам, — произношу я.
Верхняя губа Маркуса приподнимается.
— Ты даже не представляешь насколько смешно это звучит, — он будто выплевывает эти слова. — Да, возможно тебе и удалось противостоять моделированию, но это было только благодаря счастливой случайности, а не умению. Я умру от удивления, если тебе снова удастся сделать что-то полезное.
Это тот Маркус, которого помнит Тобиас. Тот, который знает, куда именно надо ударить, чтобы сделать больнее.
Мое тело дрожит от гнева.
— Тобиас прав насчет вас, — говорю я. — Вы всего лишь высокомерный и лживый кусок дерьма.
— Это он так сказал? — Маркус приподнимает брови.
— Нет, — отвечаю я. — Он не слишком часто вспоминает вас, чтобы сказать нечто подобное. Но мне и так все понятно, — я сжимаю зубы. — Вы для него практически никто, вы в курсе? И со временем значите все меньше и меньше.
Маркус молчит. Он поворачивается к очистителю воды. Несколько секунд я стою, торжествуя; звук текущей воды смешивается с моим сердцебиением. Потом я покидаю здание и уже на половине пути через поле я понимаю, что я не выиграла. Выиграл Маркус.
Какой бы ни была эта правда, мне придется узнать ее другим путем, потому что я не собираюсь спрашивать его снова.
Этой ночью мне снится, что я в поле и встречаю ворон, на земле их целая стая. Пристрелив пару из них, я внезапно осознаю, что они сидят на каком-то человеке и клюют его одежду — серую, как носят в Отречении. Вороны взлетают без предупреждения, и я вижу, что этот человек — Уилл.
Потом я просыпаюсь.
Поворачиваюсь лицом к подушке и, вместо его имени, из меня вырываются рыдания, сотрясающие мое тело на матрасе. Я снова ощущаю в себе горюющего монстра, корчащегося в пустом пространстве, где ранее находились мои сердце и желудок.
Я задыхаюсь, прижимая обе ладони к груди. Теперь чудовищное существо сжало своими когтистыми лапам мое горло, не давая дышать. Я сгибаюсь и кладу голову между коленями, глубоко вдыхаю, пока душащее чувство не покидает меня.
Несмотря на теплый воздух, я дрожу. Встаю с кровати и ползу по коридору к комнате Тобиаса. Мои босые ноги практически светятся в темноте. Когда я открываю его дверь, она скрипит достаточно громко, чтобы разбудит его. Секунду он смотрит на меня.
— Иди сюда, — говорит он, все еще полусонный. Он пододвигается, чтобы освободить место.
Я должна была подумать об этом. Я сплю в длинной футболке одного из Дружелюбных, одолживших ее мне. Она еле прикрывает мои бедра, и мне не пришло в голову надеть шорты, прежде чем прийти сюда. Глаза Тобиаса скользят по моим обнаженным ногам, заставляя мое лицо покраснеть. Я ложусь лицом к нему.
— Кошмар? — спрашивает он.
Я киваю.
— Что случилось?
Я мотаю головой. Я не могу сказать, что у меня кошмары о Уилле, ведь тогда мне придется объяснять их причину. Что он подумает обо мне, если узнает, что я сделала? Как он посмотрит на меня?
Он дотрагивается до моей щеки, медленно проводя пальцем по моей скуле.
— Мы вместе, так? — говорит он. — Ты и я. Хорошо?
В груди у меня болит, но я киваю.
— Кругом кавардак, — его шепот щекочет мне щеку. — Но мы вместе.
— Тобиас, — говорю я. Но все, что я хотела сказать, теряется где-то у меня в голове, и я прижимаюсь губами к его губам, потому что знаю, что поцелуи с ним отвлекут меня от всего плохого.
Он отвечает на поцелуй. Проводит руками по моим щекам, затем спускается по моим бокам к талии, проводит по изгибу бедер и скользит на мои обнаженные ноги, заставляя меня дрожать. Я прижимаюсь ближе и обнимаю его ногами. Моя голова гудит от волнения, но остальная часть меня, кажется, знает, что делает, потому что все пульсирует в одном ритме, все хочет одного: бежать от самой себя и стать частью его.
Его губы двигаются вместе с моими, а рука скользит к краю моей футболки, и я не останавливаю его, хотя знаю, что должна. Вместо этого я слабо выдыхаю, и мои щеки краснеют от смущения. Либо он не слышит меня, либо просто не хочет слышать, потому что он прижимает свою ладонь к пояснице, притягивая ближе. Его пальцы медленно перемещаются по моей спине, исследуя позвоночник. Моя футболка поднимается вверх, и я не опускаю ее назад, даже когда чувствую холодный воздух на животе.
Он целует мою шею, и я хватаю его за плечо, чтобы успокоить себя, сжимая его рубашку в кулаке. Его рука достигает верхней части моей спины и касается шеи. Моя футболка закручивается вокруг его руки, и наши поцелуи становятся отчаянными. Я знаю, что мои руки дрожат от нервной энергии внутри меня, поэтому я усиливаю свою хватку на его плече, чтобы он не заметил.
А затем его пальцы задевают повязку на моем плече, и я чувствую боль. Она не такая острая, как раньше, но все же возвращает меня к реальности. Я не могу быть с ним в этом смысле, если одна из причин моего желания — отвлечься от горя.
Я отстраняюсь и опускаю край футболки так, что она снова меня прикрывает. В течение секунды мы просто лежим, мое тяжелое дыхание нельзя отличить от его. Я не собиралась плакать — сейчас не лучшее время для слез, надо остановиться, но я не могу успокоиться, сколько бы раз не моргала.
— Прости, — произношу я.
Тобиас говорит почти строго:
— Не извиняйся, — он вытирает слезы с моих щек.
Я знаю, что похожа на птичку, худенькая и маленькая, хрупкая и прямая, как будто созданная специально для полетов. Но когда он касается меня, словно не смея убрать руку, я не хочу быть другой.
— Дело не в комплексах, — мой голос дрожит. — Я просто чувствую себя так… — я качаю головой.
— Это неправильно, — говорит он. — Неважно, что твои родители в лучшем месте. Если они не здесь с тобой, это неправильно, Трис. Этого не должно было случиться. Этого не должно было случиться с тобой. И тот, кто говорит тебе, что это нормально… Он лжет.
Рыдание проходит через мое тело снова, и он обнимает меня так крепко, что я едва могу дышать, но это не важно. Мой полный достоинства плач сменяется истерическим рыданием: рот открыт, лицо искажено, и из горла вырываются звуки умирающего зверя. Если это продолжится, я сломаюсь, и, возможно, это даже к лучшему — рассыпаться на куски и перестать бороться.
Тобиас молчит в течение длительного времени, пока я не успокаиваюсь.
— Спи, — говорит он. — Я буду бороться с плохими снами, если они придут к тебе.
