Зыков жил в центре, отхватив этаж старого, дореволюционной постройки дома на Трубной. Дверь открыла Ирина, в прошлом проститутка Зыкова, теперь ведшая его домашнее хозяйство. Ей было тридцать, но опыта в глазах — на двести. Зыков не спал с ней, она была его псом, как Кошелев, но более злым. Прошлась по Жанне неприязненным взглядом — ревновала Зыкова ко всем.
Зыков ждал в гостиной. Пил кофе, уставившись в панель телевизора на стене. Режиссер уже переслал файл. При их появлении Зыков встал и пошел к Жанне, запахивая полами цветастого халата поросшие седым волосом кривые ноги. На Антона не взглянул, считая его обстоятельством жизни — как привезшую девушку машину или дорогу, по которой та ехала, а по Жанне прошелся взглядом, после которого на той будто остался слой слизи. Отправил девушку в спальню. Уходя, она не попрощалась с Антоном, но посмотрела на него. Зыков перехватил взгляд и уставился на Кошелева:
— Ты ее трахнул уже? Так ты мне денег должен. Она ж моя собственность!
Хлопнув Антона по плечу, Зыков захохотал и предложил выпить. Антон согласился.
Хозяин проинструктировал Антона касаемо текущих дел. Но мысли Зыкова были заняты другим, он оглядывался в сторону спальни, облизывая губы и отирая их ладонью.
Антону следовало связаться с человеком, у которого Зыков покупал две квартиры в Бирюлево — на одной лестничной клетке, и смыкаются стенами. У этого человека — фамилия на клочке бумаги показалась Антону знакомой — могли возникнуть деликатные запросы.
Ирина заперла за Антоном дверь.
Кошелев знал, что старик делает с девушками. Его шеф больной, конченый мудак, извращенец и насильник, и Антону потом предстоит улаживать проблемы, если возникнут. Он сел в машину, закурил вторую сигарету от первой, и отъехал от дома Зыкова. Ксюшка, ожидая его, пересела вперед.
Антон перестал задаваться вопросом, кто он, и что делает. Все мы хотим оказаться в другом месте и заниматься другими делами, думал он. Все хотим жить в другом мире. Но живем в этом.
Прочитав мысли отца, Ксюшка посмотрела на него с укоризной.
— Слово скажешь, пешком пойдешь, — оборвал ее Антон, не дав открыть рта.
Пожала плечами и отвернулась к окну. На ней была розовая хлопчатая майка с Губкой Бобом, кеды и летние штаны с замочками и сеточкой, когда-то светлые, теперь лоснящиеся сальными пятнами на коленях и у карманов. Не мерзнет же, подумал Кошелев, и ему стало холодно самому.
Они снова встали в пробку, теперь из центра. Позвонил сменщику и попросил задержаться.
На сутки Кошелев заступал в восемь вечера. Если ничего не случится, получится поспать, хотя он не помнил дежурства, на котором бы ничего не случилось.
К дежурке подъехал в половине девятого. Сменщик передал ключи от кабинета и сейфа с печатью на брелке. Оставшись один, Антон разулся и улегся на старый продавленный диван, пахнущий табаком и мужиками. На стене над ним узкие полоски скотча удерживали карту звездного неба. Ксюшка сбросила кеды и, поджав ноги, скрутилась в кресле.
В кабинете было тепло и накурено. За окном опускались сумерки. В углу гудел старый обогреватель, а из коридора доносились неразборчивые голоса и шелест подошв по линолеуму, когда кто-то проходил мимо. Антон знал в этом кабинете и этом здании каждую деталь, каждый выцарапанный на стене уборной мат, скрип каждой половицы, знал этот запах, этот спокойный, но подспудно тревожный гул дежурки. Было уютно. Его веки отяжелели, а мысли стали вялыми. Он посмотрел на серебристые гвоздики Южного Креста, прибитые к темно-синему небесному ковру, и закрыл глаза.
Из сна вырвал звонок. Антон схватил трубку, поднес к уху, что-то даже сказал туда, какое-то «слушаю», не до конца еще проснувшись.
— Антон, ты сегодня?.. Привет, Егорычев. В лесу трупачок. Девка, молодая. Похоже, Лунатик опять. Участок не твой, но ты просил, если что…
Ксюшку будить не стал, поехал один.
* * *
Он появился год назад, и теперь на его счету было шесть девчонок. Семь, если прав Егорычев. Лунатика еще называли «царицынским мясником» — за место, где орудовал, и способ, каким разделывал жертву. Первую нашли в апреле, тоже «за трубами».
Она была проституткой, Антон знал ее, крутилась в районе. Сначала работала на съемной квартире, хотела накопить и уйти в мамки. Но люди не те, кем хотят быть. А кем они хотят быть, так точно не собой. Подсела на винт и через пару месяцев стояла на остановке, и фары ночных автомобилей выхватывали из тьмы ее ноги, и она скрывала испуг за развязностью и до утра обслуживала в переулках черноволосых бомбил на битых «Ладах».
Ее нашли в начале лесополосы, сразу за «железкой». Был, как сейчас, апрель, вторая половина, плохая, с дождями и сыростью. Лунатик не стал ее хоронить, забросал листвой. Он не прятал жертв. Психолог объяснил — хочет, чтобы его поймали. Антон тоже хотел.
Он оставил машину на дороге между лесом и домами Лебедянской. Через пять минут хода наткнулся на патруль. Местных следаков не пускали, Лунатиком занимались прокурорские, следственная группа под руководством его приятеля, майора Бугрима.
Поляну освещали работавшие от аккумуляторов фонари прокурорских. Бугрим, двухметровый здоровяк с пшеничными усами и нависающим над ремнем животом, черкал в блокноте. Патрульные толпились за ограждением, эксперты и прокурорские работали внутри. Мент из наряда, оперев руки на висящий поперек груди автомат, щелкал семечки с подобающей случаю скорбью.
Обнаженная девушка лежала на земле лицом вверх, с приподнятыми, согнутыми в коленях и расставленными в стороны, как в ожидании неведомого любовника, ногами. Вечером прошел дождь, и к казавшейся слишком белой среди почерневшего прошлогоднего листа лодыжке прилипла обертка конфеты. Руки девушки были сложены за спиной, живот, Кошелев мог видеть из-за линии ограждения, как у прошлых жертв — вспорот от грудной клетки до лона. Голова девушки была повернута к стволу широкого, старого ясеня, и Кошелеву не удалось разглядеть ее лица.
— Что с глазами?
Лейтенантик из прокурорских, ближе всех к Антону, осмотрелся по сторонам, нет ли кого, кто мог бы ответить вместо него и, не найдя, бросил:
— Как обычно. Выколол, — разведя пальцы в «викторию», он ткнул себя в глаза, остановившись в сантиметре от век, — пидор психованный.
— Не, он не псих, — возразил Антон, закуривая.
Лейтенантик посмотрел на него, подняв брови до волос. Прокурорские не любили оперов.
— По-твоему, это нормально? Вырывать нутро у человека? Может, сам такой?
— Я был в группе, которая кунцевского оборотня ловила. С шефом твоим, — сказал Антон. — Того правда перемыкало. А этот спокойно работает. Надрезы симметричные, аккуратные. Он, конечно, больной на всю голову, но хладнокровный. Не псих.
