С приговоренными к высшей мере можно не церемониться. Их можно обманывать, их можно посылать на верную смерть, потому что они все равно обречены на медленную гибель в тюремных камерах. Бесполезный балласт для общества. Корми их, понимаешь, пои, одевай – а от них взамен никакой отдачи? Так пусть эта обуза человечества послужит на благо Земле! Хоть что-то сделают – и то, глядишь, польза будет. А вот обратного пути им не будет. Даже если отдельные ухитрятся выжить.
Но главное – чтобы они ни на минуту не усомнились в том, что насквозь лживый, фальшивый контракт, который с ними заключили, будет выполнен. Иначе не оправдаются затраты средств, вложенных в их отправку на Марс.
И тогда организаторы этого гнусного проекта решили, что вместе с зеками нужно отправлять человека, который до самого конца поддерживал бы в мерзавцах веру в возвращение на Землю. Кто каждый день заманивал бы их на стройплощадку словами: “Хотите вернуться на Землю, ребятки? Тогда вперед, на работу!”…
И этим человеком был Прораб.
Я перевел взгляд на неуклюжую фигуру, скорчившуюся у моих ног.
– Да что ты с ним разговариваешь?!.. Убей его, Ударник! – донеслись до меня сквозь пелену чьи-то знакомые голоса. – Ты же это умеешь! Прикончи гада!.. Он заслужил это!..
Черная волна, наконец, накрыла меня с головой.
И зачем только они вспомнили мою кличку, от которой я успел отвыкнуть, зачем?!..
Правая рука вдруг стала тяжелой, словно в ней опять оказалась кувалда, которой я еще недавно пытался забить непослушный гвоздь.
Всего один удар – и я накажу Прораба за его ложь. Высшей мерой наказания. Ведь люди – не гвозди. Им хватает и одного удара.
Но откуда-то издалека я вдруг услышал знакомый, хрипловатый голос:
“Ты больше ни на кого руку не поднимай, ладно? На Марсе нельзя убивать”.
И еще какая-то неясная мысль неустанно царапала мой мозг.
И когда я осознал ее, то, стиснув зубы, спросил в наступившей тишине:
– Послушайте, мужики, ни у кого случайно не осталось лишнего гвоздя-трехдюймовки?
– А зачем тебе гвоздь? – обалдело спросил Зафар. – Ты что, разучился голым кулаком мокрушничать?
– Разучился, – кивнул я. – А гвоздь мне надо забить в крышу дома.
– Какого еще дома? – удивился Крус, растерянно косясь на остальных.
Я мотнул головой в том направлении, откуда пришел.
– Вон того, – сказал я. – Моего дома. Ты же знаешь, где мой дом, Крус.
Потом повернулся к Бегемоту.
– Скажи-ка, Гордон, – попросил я, прикрывая глаза от слепящего солнца козырьком строительной каски, – а что ты собирался делать на Земле?
– Как это – что?… – растерялся негр. – Жить, конечно!
– Ну, это и козе понятно, – усмехнулся я. – А конкретнее?
– Что ты ко мне прицепился? – угрюмо пробурчал Гордон. – Я – как все…
– Вот именно, – сказал я. – Как все. А я тебе скажу, что вы все будете там делать. И ты, Гордон. И ты, Зафар. И ты, Нэгл. И все остальные… Сначала вы будете балдеть и ловить кайф. Жрать от пуза, лакать водку и пиво. Одноразовых девок или баб трахать. По кабакам из города в город шляться. Но однажды у вас кончатся бабки, и вам придется искать работу. Но везде, куда вы ни сунетесь, вас будут бортовать: где – вежливо, а где – грубо, как и положено обращаться с бывшим зеком. И когда вы окончательно дойдете до ручки, то у вас останется выбор: или вспомнить свои прежние промыслы, или окончательно опуститься и стать бомжом… Так ответьте мне: вы хотите этого? Устраивает вас такая жизнь? Не лучше ли всем нам начать новую жизнь?
– Я не понял, – пробасил тугодум Панкрухин. – При чем здесь наша жизнь, Ударник? Ты лучше вот что скажи: Прораба-то нам стoит забивать или как?
– Конечно, стoит, – с серьезным лицом сказал я. – Это же он виноват во всем. В том, что добровольно отправился на другую планету с убийцами и ворами. И чего ему не сиделось дома, а? Жил бы как все, строил бы до самой пенсии один объект за другим, а то понесло его куда-то за миллионы километров, спасать от неминуемой смерти какой-то тюремный сброд, отрыжку общества! Зная, что ни для него, ни для них никогда не будет обратного пути на Землю. Зная, что, возможно, не сумеет спасти ни себя, ни их – по той простой причине, что они окажутся недальновидными болванами или неблагодарными скотинами… Разве не заслуживает такой тип, чтобы мы его казнили, мужики?
Ребята молчали. Но не враждебно, а, скорее, пристыженно.
Вот и хорошо. Значит, десятилетние усилия Прораба сделать из нас людей не оказались напрасными.
А то я уж было испугался – и за них, и за себя.
– И вот еще что. Если мы не нужны Земле, то и нам больше не нужна Земля, – твердо сказал я, обводя взглядом своих товарищей. – И никакие мы не ссыльные и не смертники, а самые счастливые люди. Вы только подумайте: именно с нас на Марсе начнется жизнь. И только от нас зависит, какой она будет. И лично я не хочу, чтобы когда-нибудь она стала такой же, как на Земле. А вы? Вы этого хотите?
Они опять не ответили мне. Но не потому, что не знали, как ответить. Просто стеснялись высоких слов, вот и все. Я-то их знаю.
Потом Папаша Глаубер звучно сморкнулся и как ни в чем не бывало сказал:
– А гвозди у меня есть, Бар. Сколько хочешь, приходи в любое время…
А бывший Гоблин-Эдвабник вдруг стукнул себя по морщинистому лбу:
– Что ж я тут торчу-то, мужики? У меня ж там первач цедится!.. Настоящий, сорокоградусный, из бурака!..
Через несколько секунд всю толпу будто ветром сдуло.
Я наклонился и подал Прорабу руку, помогая ему подняться на ноги.
Спросил, стараясь, чтобы голос мой звучал так, будто ничего не произошло:
– Ты уже решил, чтo мы будем строить дальше?
