Александр Житинский - Сено-солома

Мы вышли на улицу и сели на скамеечку под деревом. Мимо прошел какой-то тип, который нас внимательно осмотрел. Я подумал, что сейчас меня примут за кого-нибудь другого. Меня часто принимают за кого-то другого. От этого одни неприятности.

– Дети… – вздохнула Барабыкина.

– Кто? – спросил я.

– Все, – сказала Инна Ивановна. – У них совершенно не развиты чувства. Как-то все примитивно просто…

Я молчал, соображая, куда она клонит.

– Все-таки в наше время было не так… Правда?

Я не стал уточнять, какое время она имеет в виду. Поэтому на всякий случай кивнул. Инна Ивановна взяла мою ладонь и стала всматриваться. Не знаю, чего она там увидела в темноте.

– Много увлечений, – читала она по ладони. – Но серьезен. Энергичен. Сильная линия любви…

И она сделала многозначительную паузу. Не отпуская моей ладошки.

– Мне нравятся застенчивые мужчины, – сказала она.

С чего она взяла, что я застенчив? Что я не полез с нею сразу целоваться, что ли? А мне не хочется. Если бы хотелось, я бы полез.

Инна Ивановна готовилась продолжить наступление, но тут из клуба выскочил одуванчик Юра.

– Наших бьют! – крикнул он и помчался за подкреплением к нашему сараю.

Пришлось вернуться в зал. Хотя туда не очень хотелось.

Юра немного преувеличил. Наших еще не били. Просто человека три из местных стояли напротив Леши с глубокомысленным выражением на лице. Бить или не бить? Между ними и Лешей происходили какие-то дебаты. Обычно это тянется от двух до десяти минут, пока кто-нибудь, устав от бесперспективности разговора, не съездит оппоненту по уху. Нужно четко почувствовать этот момент. И бить первым. Иначе можно уже не успеть.

Я протолкался в круг вместе с Барабыкиной.

– Ну, чего? – спросил я.

– А ничего! – ответил один из оппонентов.

– Ты чего? – сказал я.

– А ты чего?

– А ничего! – сказал я.

Все это на полутонах. Разговор зашел в тупик. Никто ничего. Самый момент бить по уху. А танцы, между прочим, шли своим чередом. Публика только освободила место для возможной драки. Ринг, так сказать.

Барабыкина надвинулась на меня грудью и умоляюще произнесла:

– Петр Николаевич! Не надо! Не бейте их, я вас прошу. Они извинятся.

Оппоненты были озадачены. Во-первых, тем, что не они будут бить, а их будут бить. А во-вторых, они никак не могли взять в толк, за что нужно извиняться.

– Это за что же извиняться? – недоуменно спросили они.

– За бестактность! – заявила Барабыкина.

Местные хулиганы совсем завяли от такого интеллигентного разговора.

– Пошли, Генка, – сказал один. – Чего с ними связываться? Чокнутые какие-то.

В этот момент в зале появился Лисоцкий с красной повязкой дружинника. В сопровождении дяди Феди и кое-кого из наших. Дядя Федя шел, заметно покачиваясь.

– Для работников охраны общественного порядка мы исполняем «Йеллоу ривер», – провозгласил мальчик со сцены.

И они завыли «Йеллоу ривер». Желтая река, в переводе.

Мордобоя не получилось. Хулиганы отвалили в недоумении. Лисоцкий прошелся по залу в повязке, очень довольный собой. Потом Лисоцкий снял повязку и пригласил Барабыкину. Он закружил ее, держа руку на отлете.

Я приглашал наших девушек в строгой очередности. Чтобы не дать им привыкнуть к амбалам. Каждой я шептал что-то нежное. Для профилактики. Только Тате я почему-то не мог шептать нежного. Стеснялся, что ли?

Все наши дружинники плясали. Только дядя Федя пристроился на стуле у стены и совершенно внезапно заснул. Под адский рев динамика. Видно, очень хотел спать.

Наплясавшись, мы разбудили дядю Федю и проводили девушек. Лисоцкий еще раньше исчез куда-то с Барабыкиной. Леша исчез с Элеонорой. Все-таки он достукается! Дядя Федя просто исчез.

Было три часа ночи. Фактически, уже утро.

На следующий день, в воскресенье, мы отходили от танцев. За завтраком Лисоцкий был какой-то вялый. Он долго смотрел в кашу, шевеля ее ложкой, будто хотел там чего-то найти. Леша загадочно улыбался по поводу Элеоноры. Барабыкина смотрела на меня укоризненно. Тата была почему-то злая. Один дядя Федя был добрый. Он рассказывал, как мы вчера победили местных хулиганов.

После завтрака народ двинулся загорать и купаться. Кроме Леши с дядей Федей. Леша заступил дежурным на кухню. И они с дядей Федей принялись пилить дрова. Там же вертелся и Юра, который продолжал обхаживать повариху Веру.

Лисоцкий предложил мне сыграть в шахматы. Мы начали.

– Загадочный народ эти женщины, – сказал Лисоцкий, передвигая пешку.

– По-моему, не очень, – сказал я, передвигая свою.

– Вы еще не все понимаете. Простите, – сказал Лисоцкий, выводя слона.

– А что вы имеете в виду? – осторожно поинтересовался я, толкая еще одну пешку.

– Как вы относитесь к Инне Ивановне? – спросил Лисоцкий, делая ход конем.

– Как к старшему товарищу, – ответил я.

– А она, между прочим, вас любит, – сказал Лисоцкий, объявляя мне шах.

– Вы преувеличиваете, – парировал я, защищаясь слоном.

– Да, любит. Она мне сама вчера призналась, – сказал Лисоцкий, усиливая давление.

– Этого нам только не хватало, – пробормотал я.

– Вы с этим не шутите, – предупредил Лисоцкий.

– Какие уж тут шутки… – задумался я. – А как же ваша тактика? Как же борьба с влюбляемостью?

– Инна Ивановна – особая статья. Она взрослая женщина и отвечает за себя… Вы будете ходить или нет?

– Нет, – сказал я. – Я сдаюсь.

– У вас же хорошая позиция! – закричал Лисоцкий.

– Все равно сдаюсь, – сказал я. – С Барабыкиной мне не справиться.

– Будьте мужчиной, – предложил Лисоцкий.

– Как это?

– Проявите твердость, – посоветовал он.

– Спасибо, – поблагодарил я и ушел проявлять твердость. Я пошел проявлять твердость на озеро. Необходимо было срочно охладиться. Но судьба приготовила мне жестокое испытание.

Я спустился к озеру и зашел в кусты натянуть плавки. В кустах стояла Инна Ивановна. Она тоже чего-то натягивала. Ее сиреневый халатик валялся на траве. Инна Ивановна напоминала «Русскую Венеру» художника Кустодиева. Кто видел, тот поймет.

– Ах! – сказала Инна Ивановна.

– Елки-палки! – сказал я. – Простите…

Барабыкина не спеша продолжала натягивать купальник. При этом она смотрела мне в глаза гипнотически. Я застыл, как кролик, проявляя чудеса твердости. Инна подошла ко мне и прошептала:

– Петя, я тебя не волную?

– Почему же… – пробормотал я.

– Пойдем купаться, – сказала она, дотрагиваясь до меня чем-то теплым.

– Плавки, – пискнул я.

– Надень, я отвернусь.

Дрожащими руками я натянул плавки, не попадая в дырку для ноги. «Тоже мне, Тарзан! – думал я. – Супермен чахоточный!» Это я про себя.