Лидка подошла. Взяла Андрея на руки, крепко прижала к себе, упреждая слабые попытки вывернуться и поспешить вслед за похитителем домика.
…Костя, допущенный до мощнейшей вычислительной машины, похож был на кота, которого купают в сметане. Оставил работу сторожем, жил впроголодь – Лидка подсовывала на стол бутерброды, увлеченный работой Костя уничтожал их не задумываясь.
– …Лидия Анатольевна, но если он существует, отбор… Если он проводится кем-то или чем-то вот уже пятьдесят с лишним циклов – значит, когда-нибудь материал сделается совсем однородным? То есть тот признак, по которому идет отсев, исчезнет вовсе?
Лидка пожимала плечами:
– Вероятно.
– И мрыги тогда прекратятся? Как лишенные смысла?
– Не знаю. Наверное.
– То есть для того, чтобы прекратить апокалипсисы в ближайшие несколько циклов, человечеству надо всего-навсего перебить особей, неугодных хозяевам Ворот?
Лидка вымученно улыбалась:
– Скорее всего, у Ворот нет никаких хозяев. Костя. Не надо… упрощать.
Операторы вычислительного зала поглядывали на них с опаской и уважением. Лидкина картотека, перенесенная на монитор, выглядела внушительно и страшно. С экрана глядели молодые лица людей, так и не оставивших потомства. Отсеченные веточки, на каждого из них имелось досье, более или менее толстое.
Предстояло определить признак или комплекс признаков, общий для всех, кто не дал потомства. Нечто, отличающее и Лидкину сестру, и красивую девочку Вику, и несчастного сына академической дамы от прочих, выживших.
Многие гениальные идеи на первый взгляд кажутся ересью.
– Пись-пись, – печально разведя руками, констатировала Юлечка. И самокритично добавила: – Сты-ыдно.
Ночью Лидке опять приснился апокалипсис. Только дети почему-то оставались маленькими.
И Андрей.
Толпы взрослых текли по улицам, не слушая команд по радио, не глядя под ноги.
– Пропустите! Здесь дети! Пропустите!
Никто не слышал.
Инстинкт самосохранения гнал их, как стадо. Гнала слепая вера в исключительную ценность собственной жизни.
– Пропустите! Это же ДЕТИ!
Она бежала, прижимая к себе Андрея.
И так, на бегу, проснулась.
Счастливы курицы. Могут накрыть потомство крыльями, свято уверенные, что уж под крышей-то из перьев цыпленку ничего не грозит.
Глупые, счастливые куры.
Лето прошло без намека на отпуск. Хорошо, что ясли по-прежнему работали и даже вывозили детишек на пляж – три раза в неделю.
– Лидия Анатольевна, – сказал однажды Костя, и что-то в его голосе заставило Лидку вздрогнуть.
– Что?
Костя улыбнулся. Упал в кресло, закинул ногу на ногу. Старые потертые брюки лоснились на коленях.
– Что, Костя?
– Проверить надо одну вещь, – Костя поднес к носу палец, явно собираясь поковырять в носу. Одумался, опустил руку. – Надо проверить всех наших… всех этих ребят на склонность к музыке.
– Чего?
– Ну, музыкальные способности. Кто пел хорошо, кто в музшколе учился, кто в самодеятельности участвовал… Заново опросить всех знакомых, но налегать именно на этот пункт.
– Заново?! – спросила Лидка с ужасом.
Костя молитвенно сложил руки:
– Надо, Лидия Анатольевна!
Из приоткрытой форточки дул сырой, совсем уже осенний ветер.
«Предполагаемые способности к музыке». Они, не пережившие первого апокалипсиса, были блондинами и брюнетами, отличниками и троечниками, рослыми и маленькими, умными и глупыми, добряками, эгоистами, спортсменами, хулиганами, маменькиными сынками – точно в той же степени, как и их ровесники, благополучно выжившие и наплодившие потомство.
Но почему-то «предполагаемыми способностями к музыке» среди них, погибших, обладали всего два-три процента.
– Критерии, – сказала Лидка хрипло. – «Способности»… размыто. Так, погоди, Костя, дай мне сообразить.
Костя терпеливо ждал. Лидка смотрела на бумажную змею-распечатку и не могла сосредоточиться; вспоминалась Яна. Как она пела, гремя на кухне грязной посудой: «Мой со-оловей о розе-е…» Мама морщилась. Яна пела громко и с чувством, вот только слушать ее было невыносимо; в музыкальную школу ее в свое время не взяли, зато в обычной, общеобразовательной, ставили четверки по пению. Из уважения к старанию и общей успеваемости.
– Костя… как ты к этому пришел?
Бывший сторож скромно улыбнулся.
Следующие полчаса он рассказывал ей о своем методе, рисовал что-то на листке бумаги, перекладывал предметы на столе. Лидка хлопала глазами и сама себе казалась тупой до безобразия двоечницей.
– Не понимаю, – призналась она наконец.
– Поймете, – мягко пообещал Костя.
Ему уже виделись переполненные академиками залы, передовицы центральных газет, премия, отдельная квартира и мотоцикл. Почему-то именно мотоцикл был для Кости символом сбывшихся надежд. Стенка перед его рабочим столом заклеена была изображениями мотоциклов, и маленькая оловянная моделька стояла прямо на мониторе.
– Костя, – сказала Лидка осторожно. – Это еще не результат. Это так, намек… Призрак, фата-моргана…
Костя молчал и улыбался. Он был не из тех, кто верит в худшее.
– Лидия Анатольевна, у вас не возникали сомнения в репрезентативности вашей выборки?
– Мы работаем в тяжелых условиях, – сказала Лидка с достоинством. – Тем не менее проанализированы почти две тысячи случаев. Две тысячи судеб, более чем сотня признаков по каждой «отсеянной» личности. Условно говоря, отсеянной. Мы понимаем, что это только начало, только, так сказать, заявка… но заявка более чем весомая. Уверенно можно сказать, что огромный процент не переживших свой первый апокалипсис юношей и девушек не обладали музыкальными способностями. Среди хористов, участников самодеятельности, учеников музыкальных школ процент погибших значительно меньше среднего процента, и это статистически достоверный факт.
В зале установилась тишина. Костя, сидевший в углу, принял вид скромного, но довольного жизнью героя.
Руководство академии – все, что от него осталось – переглядывалось, поскрипывая старыми партами. Именно партами, другой мебели не было. Академики за черными столешницами выглядели забавно, Лидке вспомнилось время ее учительства, она невольно улыбнулась. «Закрыли книжки. Раскрыли дневники. Записали домашнее задание…»
– Под это можно было бы выбить деньги, – задумчиво предположил лысый и бледный, как гриб, старичок на второй парте слева. – Выплатить людям зарплату и премию хорошо бы… Сделать ремонт… Открыть аспирантуру…
– Это шаманство, – устало отозвался его сосед, чье морщинистое лицо было украшено вислыми, как водоросли, усами. – Это развлечение для желтой прессы, а не предмет для серьезных научных изысканий.
