Ким Андреевич сидел дома и читал книги. Или бродил по паркам, беседуя с воображаемым Пандемом; или вспоминал умершего в прошлом году отца Георгия – «нет ничего, подвластного Пандему, что в перспективе не было бы подвластно человеку»…
Когда ему надоедало беседовать с призраками, он шел в сеть или связывался с кем-то из сестер. Вот, например, как сегодня.
* * *
– Кого сейчас интересует искусство, – сказала Александра. – Правда, в последние годы появилось несколько поэтов… Эти – как мотыльки, приходят из ниоткуда, гениально пишут, будучи юнцами и юницами, потом взрослеют и пропадают… уходят в никуда. Как авторы, я имею в виду, не как люди, слава Пандему…
Перед Кимом – на внутреннем экране – появился вход в старый, построенный еще до Пандема театр. Помпезное здание с колоннами казалось сейчас бронтозавром от архитектуры. Ни почтения, которое вызывает подлинная древность, ни восхищения перед талантом конструктора, ни новизны, ни удобства – здание не снесли только потому, что кому-то из Александриных подопечных пришла в голову мысль – давно, еще на заре Пандема, – что помещение можно блестяще использовать для модных тогда «синтетических зрелищ»…
Теперь здесь давали «Комическую мистерию» – феерическое представление, угождающее сразу пяти зрительским чувствам. Вот уже несколько лет «Комистр» пользовался таким успехом, что приходилось даже ограничить вход; это оттого, говорила Александра, что постановщики всячески издеваются над смертью. Зрители как бы возвращаются в ранние годы Пандема…
(Ким знал, что именно Александра стояла у истоков программы «Подарок», несколько лет назад реализованной Алексовыми подчиненными. Людям, говорила Александра, нужна психологическая поддержка прежде всего. Нужны яркие зрелища; пусть твоя правая рука пугает их расплатой и смертью, а левая пусть успокаивает и говорит, что смерти нет – вот как в «Комистре»…)
– И все-таки это не искусство, – подытожила Александра, в то время как в стилизованной пасти старого театра исчезало одно веселое семейство за другим («Комистр» был рассчитан на возраст от четырех до ста четырех, так и было написано в программке, и бодрые старички с бодрыми детьми под мышкой были обычной здешней публикой.)
– Так ты пойдешь? – в четвертый раз спросила Александра.
– Сбрось мне по сети.
– Это подлинное зрелище с эмосимулятором плюс запах и вкус, тактильные ощущения… А реакция зала чего стоит!
– Сбрось мне вместе с запахом и реакцией зала.
– Ах, brother, тебе ведь все равно нечего делать…
Ким улыбнулся. Александра и в старости бывала восхитительно бестактна.
– Там в одном месте появляется Пандем, – поколебавшись, сообщила Александра.
– И что, я должен на это купиться?
Она рассмеялась:
– Ладно, Кимка… А я пойду. Все-таки положительные эмоции…
И, попрощавшись, оборвала связь.
Ким вышел из системы; он сидел на поваленном дереве в самом центре запущенного парка, крона стоящего напротив дуба кипела, казалось, от суетящихся белок, а трава справа и слева ходила волнами – там жили мыши и еще какие-то мелкие грызуны. Городские экологи опять промахнулись с расчетами; теперь либо мышей начнут кормить противозачаточным, либо жди массированного кошачьего десанта…
Ким услышал голоса – в реальности, не в сети, оглянулся. Подростки, почти юноши, лет по пятнадцать-семнадцать, в количестве пяти штук. И шестой, явно жертва. Есть такие, и после Пандема их стало больше: прямо-таки на лбу написано – «Я жертва»…
Шестой тут же оказался прижатым к стволу, и первый – парень в красном комбинезоне с мигалками «под старину» – взялся высказывать ему какие-то свои соображения. Речь была явно обвинительной; до Кима доносились отдельные слова, причем половины он просто не понимал, а другая половина поражала свежим взглядом на ругательство как средство унижения собеседника…
Ну вот, слова закончились. Сейчас, по-видимому, будут бить.
Ким поднялся. Не спеша двинулся к ребятам; бежевые дубовые листья хрустели у него под ногами. Прошлогодние листья.
– В чем дело, мальчики?
Вот что значит тон. Тон человека, привыкшего повелевать; под видом невинного вопроса парням посылается жизненно важная информация: я опасен. Я имею власть.
Как поступила бы допандемная шпана? «Тебе что за дело, старый хрен, вали отсюда, дедушка, пока не получил по шее…»
– Тебе что за дело, старый?.. – начал парень в красном комбинезоне. Последнего слова – после эпитета «старый» – Ким не понял.
– Нехорошо, – сказал он, подходя ближе.
Теперь, по законам жанра, вожак должен взять назойливого хрыча за шиворот…
Почему они должны вести себя как допандемная шпана? Вернее, не так: почему ему так хочется, чтобы эти, родившиеся при Пандеме, оказались похожи на допандемных сявок? Это что же, признак свободы, самостоятельности, зрелости общества?
А почему они не догадываются, что у случайного старичка может найтись встроенный пульт, по которому так легко вызвать «чрезвычайку»? Похоже, они просто не понимают, чего он от них хочет. Кому какое дело, да и что особенного – впятером поколотить одного…
Тем временем парень в красном комбинезоне осыпал Кима набором незнакомых слов, видимо, оскорбительных. Четверо его приятелей поддержали; жертва попыталась смыться, но ее тут же окружили снова. «Решительные ребята», – подумал Ким, разглядывая алый румянец на щеках вожака, его мягкие нарождающиеся усы, его прищуренные яростные глаза.
– Не стыдно? – протянул он почти ласково. – Старшим грубить?
Вожак оскалился – и шагнул навстречу.
Улыбаясь, Ким поднял суковатую корягу, каких полно было тут же, на полянке. Вспомнил Александру: «Ну и в чем message?»
В этот момент вожак встретился с ним глазами.
* * *
…Через полчаса он наткнулся на них снова – в том же парке. Трусливо бежавшие от одинокого старичка с дубиной, они взяли-таки реванш и ухитрились достать свою жертву… хотя у жертвы, как казалось Киму, были все шансы удрать.
Когда Ким прибежал на крик – по бежевым листьям, по пробивающейся из-под них траве – к месту казни, все уже было кончено. Тот, что вовремя не убежал, валялся теперь на земле с пробитой головой, а эти, униженные недавним бегством, мстили теперь свидетелю своего позора – пинали ногами, не обращая внимания на то, что он уже не двигается…
Ким на бегу вызвал и «Скорую», и «чрезвычайку».
– Мертв, – сказал молодой врач, Мишин ровесник. – Не подлежит реанимации… – и побледнел.
Стекло медицинской капсулы оставалось темным, почти непрозрачным. Ким с трудом различал за ним лицо погибшего парня – обиженное детское лицо.
– Взяли всех пятерых, – сообщил дежурный координатор.
