Тео принялся за замок медвежьей клетки. Почему-то было нестерпимо, что мертвый медведь все еще заперт, и, кажется, хотелось закопать его в лесу, будто это могло хоть что-нибудь изменить. Тео сбивал замок уже раскрошившимся камнем и старался ни о чем не думать.
И замок рассыпался, и камень рассыпался белесыми на изломах крошками, когда в калитку вошел лось. Тео выпрямился и стал смотреть, как лось приостановился, нервно вздрогнув ноздрями, и, увидев человека, царственно кивнул горбоносой рогатой головой.
— Локкер, — позвал Тео и облизнул соленые губы. — Как же ты сюда попал, милый?
«Пойдем, Тео, — спокойный и грустный голос лося прозвучал будто внутри головы Тео. — Тут все уже кончено, а там Рамон хочет убедиться, что с тобой все в порядке. Пойдем».
Тео отряхнул с ладоней каменную пыль, подошел, погладил мохнатую лосиную шею с седой гривкой вдоль хребта. Лось вздохнул, его теплое дыхание колыхнуло Тео волосы.
«Пойдем, пожалуйста, — повторил Локкер мысленно. — Ты вернешься сюда потом, если захочешь, но сейчас надо идти».
Тео обнял лося за холку, как герой древней легенды обнимал серебряного единорога, уходя из реального мира в Страну Сумрака, и пошел с ним к воротам базы, где оставил своих товарищей. Ржавые ошметки хрустели под ногами, а все строения вокруг выглядели как-то нереально, пусто и тускло, будто их бросили сотню лет назад. Только из хлева выглянула растерянная коза и спряталась снова.
— Я вернусь потом, — сказал Тео.
Его голос прозвучал в предгрозовой тишине неестественно громко.
У ворот горели фонари, и фары роскошного внедорожника «Король Охоты», стоящего рядом с будкой охраны светили ярким прожекторным светом. В этом свете Тео отчетливо увидел и разбитую машину приюта, и растерянного Феликса, смолящего сигарету, и Сапфира у его ног, и бледную Жасмин на заднем сиденье машины, с забинтованным Рамоном на коленях. И большие странные лужи какой-то черной жижи на белых плитах у въезда на базу.
Он как будто ожидал увидеть трупы, но в поле зрения трупы не валялись. К нему, заметно хромая, подошел Сапфир и ткнулся лбом в ладонь. Рамон увидел Тео и слабо завилял хвостом.
— А где все? — глуповато спросил Тео.
— А все здесь, — сказала Жасмин. Ее лицо, белое, как гипсовая маска, казалось почти спокойным.
— Я имею в виду персонал этой поганой базы, — сказал Тео, присел рядом с Рамоном, погладил его морду, дал понюхать руки; между пальцами всунулся нос пса, непривычно сухой и горячий. Лось застыл рядом с машиной, как часовой.
— И они здесь, — сказала Жасмин. — Вокруг.
— Вон они, господин капитан, — сказал Феликс, бросил окурок и махнул рукой. — Лужи-то, а?
И Тео с безмятежностью запредельного ужаса позволил себе понять, что видит в ближайшей луже погруженную в грязь щегольскую кожаную куртку, а один из странных холмиков в черной жиже опознается, как модная туфля с острым носком. Но не только остатков плоти — даже костей и волос нельзя было различить.
— Мертвяки? — спросил он, уверенный, что знает ответ. — Мы что, ошиблись, и они все были — мертвяки?
— И мертвяки тоже, — сказал Феликс и потер нос. — Тут уж, видать, и мертвяки пошли, и бывшие живые, понимаете? Все подряд. Просто потекли, потекли — и все.
— Сейчас дождь пойдет, — сказала Жасмин. — Капнуло.
И все, даже лось, посмотрели на светлую плитку двора с темным пятнышком, оставленном каплей. Рядом упала другая, третья — капли были тяжелы и велики, как капли крови.
— Второй всемирный потоп начинается, не иначе, — пробормотал Феликс и принялся нервно щелкать зажигалкой.
Тут же над головами безумной команды треснуло небо, трещина осветилась пронзительно лиловым — и грянул гром, почти одновременно со сполохом молнии. Капли падали все чаще, шурша и стуча по плитке, автомобилям, фирменной декоративной черепице, листьям — и уже через пару минут пал с неба ливень.
— Мы сейчас тоже умрем, — сказал Тео. — Мы сейчас растворимся. Или рассыплемся, как песок. Как земля. Хольвин бы сказал, что это будет правильно.
Феликс поежился, но шагу не сделал к навесу. Его челка прилипла ко лбу, сигарета намокла; он взглянул на нее и отбросил в сторону. Жасмин встала и протянула пригоршни под дождь. Тео дернулся, хотел отдернуть ее от струй дождя, как от потока кислоты — но дождь был просто дождем, он пах водой, плескал об ее ладони… Тео устыдился, смутился и отступил на шаг.
Жасмин вытерла руки об мокрые штаны и тронула Тео за плечо:
— Может, и так. Но в этом случае аскеза теряет смысл. Ты мне тоже нравишься, Тео. Более того, я тебе доверяю.
Тео обнял ее, чувствуя сквозь душевную боль странную умиротворенность, и Жасмин легла щекой на его мокрую форменную куртку. Крупные капли текли по ее лицу, как слезы.
— Медведь умер, — сказал Тео не к месту.
— Я знаю, — отозвалась Жасмин глухо. — Зеленый… наш общий… хранитель… не знаю… творец, быть может… наконец утишит боль несчастному миру… и мне бы тоже. Так больно, Тео. Так долго, так больно — за всех, убитых просто так… за все, убитое просто так… из жадности, из глупости, из подлости…
Тео коснулся губами ее волос, пахнущих лесом и дождем, и Жасмин всхлипнула и прижалась плотнее. Сапфир рядом шумно встряхнулся и снова встряхнулся.
Дождь, между тем, лил, как из ведра — и из его завесы вышли грациозные силуэты маленьких оленей, медленно, тревожно озираясь. На несколько мгновений они замерли, присматриваясь и прядая ушами, и вдруг унеслись в темень и дождь, грохнув копытами по плитам и асфальту — к своему лесу, к родному грозному лесу.
А мокрый лось стоял и смотрел, как черная жижа, смешиваясь с дождевой водой, впитывается в землю между плитами, и его друг пес, тяжело дышащий от жгучей давящей боли, пытался остудить свой горящий нос под холодными каплями…
Дождь шел ужасно долго. Ливень превращался в медленную морось, в водяную пыль, морось — снова в ливень, так прошло слишком много дней. Небо было серо и тяжело; мир то ли оплакивал людей, то ли смывал с себя следы древней въевшейся грязи.
Кажется, в первую неделю еще пытались назвать происходящее «эпидемией» — но слово совершенно не подходило к событиям. Во всяком случае, вряд ли разумно было искать следы каких-то болезнетворных микроорганизмов в том, что оставалось от тех, кто исчез в те дни.
Вернее, микроорганизмов хватало. В опубликованных отчетах перечислялись представители микрофлоры. По большей части они имели весьма отдаленное отношение к человеческим болезням. А то, что оставалось, имело такое же отдаленное отношение к трупу человека. Странный процесс в считанные мгновения превращал тело в перегной, просто в землю, в настоящую, более или менее плодородную почву. Стремительный распад поддерживали те, кто уже тысячи лет поддерживал в мире этот процесс. Но самое дикое в исследованиях заключалось в том, что и работники закрытых «почтовых ящиков», и члены Лиги Посредников совершенно отчетливо ощущали чудовищную естественность происходящего.
