Пока спецназ застрял под огнём смертников, я обошёл солдат Разума слева и несколькими меткими ракетными залпами превратил их боевую машину в сгусток яркой плазмы. В стороны брызнули осколки, вспышка, огненный шар — и всё, только воронка осталась.
Взрывы, тела, гарь и пламя, крики раненых, оторванные конечности и покорёженные бронелисты — площадь перед главным зданием Страны Советов превратилась в декорации к фильму ужасов.
Но это была не победа, а, скорей, поражение, поскольку смертникам удалось совершить главное — сдержать нас до тех пор, пока основные силы организованно, с остатками тяжёлого вооружения и ранеными не отойдут во Дворец. Я видел их: бежали, укрываясь за редкими лавочками, статуями, фонтанами и деревцами к центральному (и единственному) входу в вестибюль — высокому, словно выстроенному для великанов.
Вестибюль Дворца изящной дугой выгибался над Москвой-рекой и сливался с циклопическим зданием Дворца.
В голове вертелась нехорошая мысль: «Интересно, мост будут оборонять или взрывать?..»
Над головой снова пронеслись вертолёты, спустя пару минут раздались взрывы — и я услышал в эфире, что солдаты из оцепления на Кутузовском, где осталось моё физическое тело, пошли на прорыв из города, и их почти всех положили винтокрылые машины. А вот в других местах было жарко: остатки армии Разума сходились ко Дворцу, практически не встречая сопротивления.
Я ворвался во Дворец Советов, что называется, на плечах противника. В холле уменьшился ещё на десяток машин — очень уж удобная была позиция для обороны: длинный коридор с широким полотном траволатора, гранитными бюстами вождей на постаментах, ярким освещением и картинами, изображавшими славные победы коммунизма. Пришлось снова залечь, уткнувшись лицами в пол: и к тому моменту, как гранатомётчики подавили огневые точки, мы потеряли ещё нескольких неосторожных курсантов-дзержинцев — совсем молоденьких мальчишек в зелёных шинелях. Они отчаянно бросились в атаку, надеясь неизвестно на что, и были скошены одной длинной злой очередью. У меня сердце обливалось кровью. Старик-майор, лежавший рядом, кричал и матерился, а в выцветших голубых глазах стояли слёзы.
Взрывы, баррикада замолкает — и снова вперёд…
Мой кинжальный огонь выкашивал мятежников десятками, но и они были не лыком шиты — выбивали бойца за бойцом. Каждую потерю я ощущал, как уменьшение собственного тела, и из-за этого словно таял и становился слабее. Впрочем, так оно на самом деле и было.
Каждый подавлявший своим величием исполинский зал с мозаикой, бюстами, картинами и колоннами, каждый коридор, каждый чулан и каждая лестница огрызались огнём и отрезали от моего организма ещё часть. Пули и гранаты уродовали мрамор и гранит, раскалывали скульптуры и отбивали части мозаики, разрывали и поджигали флаги.
Роботы падали, но вместо них рядом со мной вставали люди, живые люди. Дзержинцы, милиционеры, сотрудники Конторы, увешанные медалями старики — все вместе, как один человек, поднялись на защиту своей Родины в трудный час. Казалось, что на место каждого умершего с оружием в руках, на вдохе вставали ещё двое, готовые отомстить и довести правое дело до конца. Но мост не был пройдён даже наполовину — и это удручало.
— Палыч, кровью умываемся! Вертолёты где, мать твою ети?! — завопил я, и тут же, словно отвечая на мой вопрос, крыша рухнула, брызнув во все стороны каменной крошкой.
Из пролома вместе с крупными белыми снежинками вниз устремились трассы автопушек. Они шарили по полу, будто лазерные лучи из старых фантастических фильмов, и сеяли кругом смерть и ужас, а потом, следом за пулемётами, к полу скользнули чёрные тросы, и по ним спустились чёрные бронированые мастодонты в «четвёрочке» — отряд «Альфы».
Я выдохнул с облегчением: наконец-то, подкрепление, да ещё какое! Дальше дело шло куда веселее: мост мы проскочили, разя отступающих, раздербанивая пулемётные гнёзда, взрывая, стреляя и множеством способов уничтожая изменников. Спецназовцы не уступали в эффективности боевым машинам: укрываясь за щитами, споро продвигались, убивая всё, что находилось не по ту сторону баррикад.
Моя новая армия рвалась всё дальше и дальше, до тех пор, пока перед нами не очутились огромные, размером с подъемный мост замка, резные двери в Зал Советов — исполинское куполообразное помещение, центр Союза, место, где собирались депутаты со всех советских республик для того, чтобы решать судьбу более чем половины мира.
По крайней мере, так провозглашалось с плакатов, экранов и мониторов. Мы вышибли двери и всей оравой ввалились в подавлявший своими масштабами и величием зал, украшенный колоннами, бронзовыми гербами, флагами, мрамором и бархатом.
Кресла спускались амфитеатром к деревянной трибуне, над которой висело громадное красное полотнище высотой с девятиэтажный дом. Рабочие места депутатов подле него были заняты, но люди неестественно уткнулись лбами в столешницы, а рядом с ними темнели бурые пятна крови. Не надо было иметь сверхразум, чтобы догадаться: все эти люди мертвы.
Я окружил депутатов и громко выругался — мы безнадёжно опоздали.
— Палыч! Палыч! — вызвал я начальника и опять услышал крик боли.
— По рации! По рации, мать твою! Садюга! — просипел он, и я сообразил воспользоваться своим физическим телом. Оно сейчас казалось таким маленьким и незначительным, особенно в сравнении с остальной мощью…
— Прости. Мы в зале советов. Депутаты убиты!
— Все?! — ахнул шеф. Я живо представил, как он хватается за голову и выдёргивает остатки и без того реденькой шевелюры.
— Нет! — в тепловидении некоторые тела светились ярче остальных, значит, либо в них ещё теплилась жизнь, либо они просто не успели остыть. Я бегло осмотрел счастливчиков. — Есть один!
Курсанты, ветераны и милиционеры закрывали рты ладонями и отворачивались, но некоторые принялись ходить по залу, что-то выискивая, чем безумно раздражали. Я подвёл моё биологическое тело — отвратительно медленное, глупое и неповоротливое — к депутату, сохранившему сознание.
Впрочем, я не мог назвать его везунчиком: из уха полного мужчины в очках вытекала струйка крови, а живот представлял собой жуткое зрелище — лохмотья ткани вперемешку с плотью. Совершенно точно ему осталось недолго.
— Это он! — вскрикнул несчастный и визгливо захохотал. — Это он!
Мы огляделись.
— Кто? — спросил я сотней глоток сразу и, увидев неподдельный ужас в глазах живого мертвеца, повторил биологическим телом: — Кто это?!
— Он!.. — депутат закашлялся. — Он сейчас… Он!.. — снова приступ кашля, кровавая пена изо рта. Месиво, в которое был превращён живот, мерзко зашевелилось.
