— И тебе удачи! От дипломата не хочешь избавиться? Могу захватить с собой, а то не ровен час помешает…
— Не беспокойся. У меня как раз будет несколько часов, чтобы поближе познакомиться с его содержимым, заодно не придется глотать транквилизатор.
— О'кэй. До встречи…
— Счастливо.
Вирд подождал, пока машина Денниса не скрылась за углом, затем пересек улицу и скрылся в подъезде. Лестничные пролеты благоухали жареной рыбой. Запах был сильный, но ненавязчивый — в представлении Вирда почему-то возник тушеный картофель с петрушкой. Замысловатые литые чугунные перила спускались по стене, по которой взапуски бежали коричневые тигры. Дому была присуща какая-то особая прелесть, и Вирд попробовал вспомнить, как называется этот архитектурный стиль, но безуспешно. Он следил за тиграми, поднимаясь по лестнице; длинные ноги его перемахивали сразу через две-три ступени.
Дверной замок заедало, и Вирду пришлось повозиться, пока, наконец, дверь не распахнулась. Из темного провала пахнуло сыростью и духом нежилого дома. Вирд нашарил выключатель и вошел в маленькую прихожую. В узкой, похожей на пенал, комнате стояла продавленная кушетка, два облезлых от старости и сырости стула, столик. Все было покрыто толстым налетом пыли. «Просто рай для криминальных экспертов», — отметил про себя Вирд. Он положил дипломат на столик, придвинул стул и, достав черную папку, отметил время: 01.47.
Содержимого папки хватило на два часа с четвертью. Он сходил на кухню, приволок мусорное ведро. Затем занялся уничтожением лишних бумаг. Несколько папок отложил в сторону. На одной из них значилось «Шарки».
Транквилизатором все-таки пришлось воспользоваться. Последние два часа он сидел, тупо уставившись в коричневое пятнышко на ядовито-зеленых обоях, и чувствовал, как медленно, но верно превращается в дерево. Вот стул слился с его позвоночником, тело стало волокнистым от старости, ноги превратились в корни и вросли в пол, а на голове, плечах, туловище затрепетали нежные клейкие листочки.
Браслет подал звуковой сигнал в 9.15. Спустя десять минут из подворотни напротив торопливо вышли Роберт и Мерль. Их «карманнгиа» стояла неподалеку. Мерль уселся за руль. В этот момент Вирд нажал кнопку вызова.
Машина отъехала от тротуара, резко увеличила скорость — пронзительный визг шин на повороте — и скрылась за углом.
Вирд уже спускался по лестнице. Не спеша огляделся — ничего подозрительного — и направился в сторону, куда скрылась машина. Внезапно послышался приглушенный расстоянием взрыв. Когда Вирд выбрался на Вирджин-стрит, автомобильная пробка растянулась почти на две мили. Завывая на марсианский манер, по трамвайным путям промчались пожарная и черный полицейский «форд», следом за ними два рениамобиля.
Через полчаса Вирд увидел то, что осталось от «карманнгиа» и сидевших в ней. Насвистывая популярный шлягер, он свернул на боковую улицу, и вскоре уже катил в такси по направлению к двадцать восьмому кварталу, где располагалась лаборатория. Позвоночник продолжал побаливать, и у Вирда возникло подозрение, что какая-то часть спинки от стула срослась с ним навсегда.
Вирд с рассеянным видом слушал захлебывающуюся скороговорку диктора последних новостей. В его голове начал вызревать интересный план, построенный на данных, столь любезно предоставленных фирмой «Роберт, Мерль и К°».
Такси миновало центр. Оставив позади оперный театр, сверкающий, словно гигантский зеленый смарагд, машина вскоре свернула на Майнор-авеню, откуда рукой подать до дома. Утопая в мягком сиденье, Вирд устало прикрыл глаза. Сейчас он чувствовал себя эдаким мальчишкой-бойскаутом, который свалился в водопад, чудом не утонул, и вот его освобождают от таких ненавистных уроков, отправляют домой, в теплую постель. На целую неделю.
«Грин Фарм» уже много лет не была настоящей фермой. От ее сельскохозяйственного прошлого сохранился лишь красивый бревенчатый дом времен Гражданской войны. Вокруг дома был разбит большой парк, а поля и пастбища постепенно были распроданы и застроены виллами преуспевающих деловых людей. Как живой лев в лавке, набитой игрушечными зверюшками, «Грин Фарм» выделялась среди них неподдельным величием.
С тех пор, как Шарки поселился в вилле на Холме, день начинался обычно с возни в гимнастическом зале, массажа и душа. Неизменным спарринг-партнером был младший брат. Два часа перед завтраком Крис никому не звонил и не вел никаких переговоров. Шарки думал… и считал. Мысли, еще не замутненные дневной суетой, текли свободно, порой обретая четкие ясные контуры, порой же, не успев «созреть», таяли, как летний туман на рассвете. Сюда на Холм не долетал монотонный гул города, охватывающего своими щупальцами все большее количество пригородных ферм и поселков.
Кончик сигары, описав дугу, ткнулся в изображение каменного грота на фигурном столе: «Ребята Барни здорово влипли с контейнером на таможне. Видимо, в полиции что-то пронюхали, а, может статься, навели конкуренты…»
Рэкет, рулетка, банки, наркотики — все было привычно и отработано до последнего винтика. Его дело поставлено отнюдь не хуже, чем у Барни, Мерля и других «коллег» — ребята боевые и отлично выдрессированы.
Идея обрела контуры сразу и так быстро, что Шарки прекратил рассуждения вслух и зажмурился. Его гладкое, как у тюленя, и хитрое, как у таксы, лицо приняло задумчивое выражение. Мгновение спустя он приоткрыл один глаз, затем другой. Контуры обозначились еще четче.
Дело было доходное, и «дуэль на тамбуринах» с полицией полностью исключалась. Это было именно то, что сейчас нужно. Он — Шарки — открыл Клондайк. Такая гениальная идея осенила джентльмена удачи впервые.
Неожиданная резкая головная боль на секунду спустила Криса с. Олимпа на землю. «Надо проконсультироваться с врачом, — обеспокоенно подумал он. — Опять, наверное, давление пошаливает». Боль исчезла так же внезапно, как и началась. Осталась лишь красная точка, пульсирующая, как маяк, в темных глубинах сознания.
— И все-таки больно непривычно! — задумчиво пробормотал Шарки, мысленно возвращаясь к только что родившейся идее. Пригубив кофе, он с наслаждением затянулся сигарой. Был шанс заработать половину из ста миллионов. Он еще раз пригубил кофе и, припечатав сигару, решительно сказал, обращаясь к своему двойнику на зеркальной поверхности стола:
— О'кэй, берусь!
Солнечный луч уперся в белое поле шахматной доски. Черный ферзь переместился с поля е7 на е2.
