— Я свяжусь со своими родителями и дам им знать, что жива, — непреклонно заявляет она. — Представляю, как они обрадуются!
— Звонок можно проследить!
— Но мы же не будем торчать на одном месте? Если мама и папа заявят юнокопам, те будут знать только, где мы были, но не куда направляемся. — Секундная пауза и вопрос: — А куда мы направляемся?
— Ладно, думаю, ты можешь связаться с родителями, — сдаётся Лев, — но не спрашивай меня, куда мы двинемся. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше.
И хотя в голове девочки словно загорается красная лампочка тревоги, она соглашается:
— Договорились.
А затем добавляет, уперев руки в бока:
— И кончай прикидываться, будто у тебя лодыжка болит. Если будешь и дальше так шкандыбать, мы далеко не уйдём!
Лев улыбается хитрющей улыбкой и уверенно опирается на «больную» ногу. Только сейчас до Мираколины доходит, что она проиграла в переговорах, даже толком не приступив к ним. Потому что ещё до того, как он попросил её о помощи, часть её — тайная, доселе скрытая от неё самой часть — уже решила отправиться вместе с ним.
Нынешнее путешествие Лева к Кладбищу сильно отличается от предыдущего. В тот раз у него не было определённой цели, он исступлённо бродил кругами с израненной душой и кровоточащим сердцем, уже полностью созревший для роли хлопателя-самоубийцы.
Сначала у него был спутник — СайФай, и ещё мальчик, который жил внутри СайФая и даже не догадывался, что его расплели. А потом Лев оказался в полном одиночестве — лёгкая добыча для охотников за теми, кто упал на самое дно, охотников, подкрадывающихся исподтишка, словно москиты. Они предлагали ему помощь, и крышу над головой, и еду, но на уме у них при этом были лишь кровь и разрушение. Краткое пребывание в резервации Людей Удачи подняло дух Лева, вернуло ему силы, но и оно закончилось трагедией, когда появились орган-пираты...
Существование вне закона закалило Лева, научило его выживанию, тяжёлый жизненный опыт ожесточил душу. В те страшные дни мысль о том, чтобы взорвать себя, забрав заодно в небытие и солидный кусок мира, казалась ему весьма привлекательной.
Но сейчас, выбравшись из чёрной ямы, Лев твёрдо уверен: что бы с ним теперь ни приключилось, он больше никогда не упадёт в неё снова.
Итак, Мираколина хочет позвонить маме с папой — и Лев выуживает сотовый телефон из кармана зазевавшегося бизнесмена. Мираколина делает короткий звонок, по-деловому сообщая только о том, что жива, и обрывает разговор, когда мать начинает заполошно расспрашивать о её местонахождении.
— Ну что, доволен? — бросает Мираколина Леву. — Коротко и ясно, как видишь.
Она настаивает на том, чтобы вернуть телефон тому самому бизнесмену, у которого Лев его украл, но ротозея давно уже и след простыл, так что мальчик опускает сотовый в карман другого человека, чем-то смахивающего на бывшего владельца.
Денег у них нет совсем, значит, приходится красть. Лев прибегает к некоторым приёмчикам, которым научился, живя на улице: там свистнет с витрины, там воспользуется отмычкой и влезет в кладовку, ну и прочее в том же духе. Как ни странно, Мираколину его противоправные действия не коробят.
— Я составлю список того, что мы взяли, и мест, откуда мы это взяли, — говорит она Леву. — За всё будет заплачено ещё до того, как меня расплетут.
Вот заладила: «расплетут, расплетут», десятина неистребимая... И всё же в душе Лева живёт крохотная надежда, что раз моральные устои Мираколины, как выясняется, не столь уж тверды, то, может, её навязчивая идея тоже может оказаться не такой уж навязчивой...
Время не ждёт. Нельсон среди людей — то же самое, что бладхаунд среди ищеек, со следа его не собьёшь; а уж когда он узнает, что его «кинули», пощады не жди. Им нужно добраться до Коннора как можно скорее.
Ни Лев, ни Мираколина не умеют водить автомобиль, да даже если бы и умели, до возраста получения прав они ещё не доросли, так что первый же полицейский положил бы их поездке конец. А если ехать на попутках, то дети, путешествующие автостопом — всё равно что как красный сигнал семафора. Поэтому им приходится уйти на теневую сторону мира и передвигаться скрытно: то в больших фурах, когда удаётся проникнуть в грузовой отсек, то на платформах пикапов, затянутых брезентом, под которым можно спрятаться, и так далее. Водилы, бывают, гоняют их, но только так, для вида: у людей, как правило, есть дела поважнее, чем бегать за какими-то детишками.
— Ух, как я ненавижу то, чем мы занимаемся, и как мы этим занимаемся! — вопит Мираколина, удирая от особенно агрессивного дальнобойщика, гнавшегося за ними с монтировкой целых десять ярдов. — Я чувствую себя такой замаранной! Просто как недочеловек какой-то!
— Вот-вот! — отзывается Лев. — Теперь ты знаешь, каково приходится настоящему беглому расплёту!
Лев вынужден признать: снова жить беспризорником, фактически, здóрово! В первый раз, когда он только попал на улицу, это было ужасно — боязнь предательства, отчуждение от общества и выживание, выживание, выживание. Всё это было тогда ему ненавистно, да, впрочем, образы прошлого до сих пор мучают его в кошмарах; но теперь всё иначе. Подчиняться инстинктам, следовать за своими импульсами, а уж о приливах адреналина и говорить нечего — всё это куда более завлекательно, чем жизнь птицы в клетке, которую он вёл в замке Кавено. И похоже, Мираколине тоже не чужды эти радости: каждый раз как им удаётся какая-нибудь проделка, она словно оттаивает. Изредка у неё на лице даже возникает улыбка.
Самый длинный отрезок пути им предстоит проделать в багажном отсеке «Грейхаунда» — они забираются туда, пока никто не видит. Автобус направляется из Талсы в город Альбукерке, что в Нью-Мексико — соседнем с Аризоной штате.
— Ты вообще намерен когда-нибудь рассказать мне, где закончится наше путешествие?
— Мы едем в Тусон, — наконец говорит он, не вдаваясь, однако, в подробности.
Автобус отходит в пять вечера, поездка продлится всю ночь. Гнёздышко, которое они устроили себе между чемоданами и баулами, довольно уютное, но через пару часов после отправления Лев обнаруживает Проблему. Хотя в их тёмном закутке не видно ни зги, Мираколина, должно быть, чувствует, что что-то не так, потому что спрашивает:
— Что с тобой?
— Ничего особенного, — говорит Лев. И тут же признаётся: — Мне надо пописать.
— Ах вот как! — надменно отзывается Мираколина; небось, годами тренировалась, чтобы выработать такой тон. — А я вот думаю головой, и потому позаботилась об этом ещё на автовокзале.
Проходит ещё минут десять, и Леву ясно — катастрофа неминуема.
