Дверь за ним защелкнулась. Генерал принял его стоя и выключил при его появлении аэроионизатор. Яркий свет падал сквозь окна в кабинет и сплетал на полу узоры, похожие на цветы. Слышался автоматический голос:
— …водородные животные — вы, вероятно, думаете, уважаемые слушательницы, при этом о существах, похожих на дирижабли доисторических времен, о неманевренных левиафанах, объединяющих в себе огромный рост с колоссальной подъемной силой. Вы были бы разочарованы, поскольку речь идет, пожалуй, о гигантских, но почти невидимых плазменных образованиях, о косяках облаков, о чудовищных медузах по ту сторону…
Он выключил и экран тоже.
— Я посылал за вами несколько раз, господин де Геер. Вы были не совсем здоровы.
Он разложил на столе бумаги, лежавшие перед ним стопками.
— Мне нужно задать вам вопросы, которые не терпят отлагательства: передо мной лежат обвинения в ваш адрес.
Он взял в руки листок и пробежал глазами пометки на полях, Луций узнал рапорт о проведении операции, который он написал на сторожевой башне Виньо-дель-Мар, сразу после смерти Антонио.
— Я еще раз тщательно изучил все ваши приказы во время операции и натолкнулся на противоречия, которые необходимо прояснить. Ваше задание, после того как вы заложили взрывчатку в библиотеке института, было выполнено. Однако вы задержались в здании еще почти на двадцать минут. Чем вы можете мотивировать эту задержку?
Луций слышал вопрос как в тумане, хотя помещение было залито ярким светом. Он с трудом держался на ногах, ему нужно было сначала все вспомнить. Сам предмет разговора казался ему цитатой из полузабытой книги. Он сказал:
— Я считал своим долгом удостовериться, что взрыв не подвергнет опасности невинных людей.
Так оно и оказалось на самом деле. Генерал отложил листок в сторону.
— Но из-за этого вы подвергли опасности не только саму операцию, но и вверенную вам команду — именно этих двадцати минут вам и не хватило потом. Можно только назвать чудом, свершившимся благодаря предусмотрительности Главного пиротехника, что вся команда не была уничтожена в море. Если бы вы не задержались, вас даже бы не обнаружили.
— Но заметили бы во всяком случае, — вставил Луций. — Когда мы вошли, мы наткнулись на привратника.
— То, что вы не приказали сразу прикончить его, было вашей ошибкой как военного. И кроме того, ваше возражение не является веским аргументом.
Генерал начал терять терпение, обычно почти незаметный шрам, тянувшийся от левого глаза до подбородка, налился красным. Логическая погрешность, проскочившая в ответе Луция, казалось, вывела его из себя больше, чем все остальное.
— Не будем заниматься ретушированием, искусством которого, я вынужден это признать, вы владеете весьма искусно. Я сразу хочу перейти к сути дела: вы точно знали, что вы искали в здании и ради чего подвергали людей опасности. Вам были известны причины, по которым вы отклонились от плана операции и которые не имели никакого отношения к вашему заданию, — они носили чисто личный характер.
Он взял в руки другой листок.
— Вы уже тогда, когда я посылал вас после покушения с миссией в Центральное ведомство, впутали в служебные дела свои личные. Вы дали понять, что освобождение господина Пери и его семьи лежит в сфере интересов Князя. Вы втянули в опасную игру при проведении этой акции подчиненных, а также служебные транспортные средства…
— Я привлекал только свою личную службу.
— Я прошу вас не перебивать меня, господин де Геер. Вы использовали затем предоставленное вам здесь, во Дворце, помещение так, как я не могу того одобрить. Вы, должно быть, находились в состоянии полного ослепления, поскольку не только пренебрегли абсолютным доверием Князя, но и забыли про самую элементарную осторожность.
Он хлопнул рукой по кипе красных донесений, скрепленных скрепкой.
— И это в такой момент, когда нужна повышенная осмотрительность. Вы, должно быть, потеряли голову. Иначе бы вы не попали в ту глупую западню, в которую вас заманил господин Беккер. Именно он и прослушивал вас столько, сколько ему хотелось.
Он разложил красные листки.
— Вы оказали доверие посторонней особе и обсуждали с ней вещи, которые должны были держать в секрете, вы забывали при этом даже про предохранитель. Вы посвятили ее в планы операции на Кастельмарино. Можно только расценить как чудо, что важность этой части разговоров, по-видимому, ускользнула от внимания подслушивающих инстанций. Однако это дало им достаточно материала для вынесения суждений в дальнейшем.
Он взял со стола новый документ.
— Это явствует из той ноты, которая поступила к нам сегодня ночью. Я хочу довести до вашего сведения мнение Центрального ведомства.
Он взял монокль и зачитал текст:
— «В Главный штаб Проконсула, срочно. В дополнение к ноте по поводу нападения на Токсикологический институт на Кастельмарино сообщаем. Предположение, что при этом преступлении речь могла идти о шайке бандитов, было нами тщательно проверено. Расследование дало следующие результаты: в совершении преступления подозревается группа курсантов Военной школы. В роли предводителя и зачинщика выявлен хорошо известный там командор де Геер, который, судя по всему, злоупотребив своим служебным положением, добился влияния на молодых людей. План операции связан с парсейской любовницей командора, которая живет у него на квартире. Целью нападения было освобождение Антонио Пери, дяди означенной любовницы, который за торговлю наркотиками был заключен в тюрьму на Кастельмарино. Действительно, командору удалось ценой значительных разрушений и человеческих жертв захватить заключенного. Тот вскоре после этого умер; командор принимал участие в похоронах. В качестве доказательства к документу прилагаются двенадцать фонограмм».
Генерал прервал чтение и сказал:
— Это, бесспорно, была одна из самых неожиданных депеш, полученных мною за всю мою служебную карьеру. Вы нас выставили в совершенно особом свете.
Он добавил:
— Она заканчивается требованием о выдаче им вас и фон Винтерфельда. Это, конечно, не решение для нас — с тем же успехом мы могли бы вручить им ключи от наших бронированных комнат.
Как бы раздумывая, он добавил:
— Вам многое известно.
При этих словах Луция пронзило ощущение леденящего холода. Они свидетельствовали о том, что он для этого субъекта духа, с которым его столько связывало, стал посторонним объектом. Тут уж было бессмысленным оправдываться. Им овладела рассеянность, четкий голос, фразы которого стыковались, словно укладываемые рельсы, усыплял его. И тут он услышал, что голос заканчивает свою речь с несколько повышенной интонацией:
