– Хреново, – крикнул он, – осталось на минут пять боя, и кирдык.
– У нас тоже не фонтан. Пара рожков и россыпью по карманам. Еще по одной-две гранаты на брата. С учетом «последней».
– Миша, – сказал Свиридов, – кинь вверх зеленую, чего они там застряли-то?
Стрельнул вверх зеленым огнем и отбросил ракетницу.
– Все, Тох, нет больше ракет.
Автомат горяч. Раскалился от долгого боя. Очень долгого.
Застыл, глядя в ясное небо, Алехандро. Уже не слышно калаша Паоло…
Жив Азуро и держит свой фланг. Паша тоже жив. И патроны еще есть. Значит, обломятся коммандос. Хрен они отсюда уйдут!
Отскочив от валуна, нам под ноги упала граната. Рванул Антона на себя и за скалу вместе с ним.
Взрыв все равно оглушил, и что-то стукнуло в грудь. Сильно, и в глазах потемнело от тупой боли.
– Мишка! – кричит Свиридов и хватается за мой рукав. – Мишка!
– Ничего… – хриплю, – ничего, совсем не больно, сейчас…
Пальцы нащупывают что-то твердое, горячее. И большое. Это не пуля. У меня в груди торчит каменный осколок.
– Ми-ша! – голос Антона все тише. Он начинает тянуть меня к себе.
– Ми… ша…
– Счас, Тоха, я сам… – пытаюсь вытащить камень из груди. В глазах плывут темные пятна. Их становится больше. Голова кружится. И слабость нарастает. Только не упасть, но Свиридов крепко держит за рукав и все тянет. К себе тянет. И падает на бок с протяжным выдохом:
– Ми-х-ха-а-а…
– Счас… – роняю калаш, руку вперед, чтоб на грудь не упасть. Ладонь попадает во что-то склизкое. Сквозь темные пятна увидел…
– Как же… Тоха… как же…
Командиру осколком вскрыло живот. Может, тем же, что торчит из моей груди.
– Ми… ша…
Он шепчет еле-еле, но я слышу все.
– Ми-ша, ты знаешь – что… надо… сделать.
А в его глазах…
– Тоха… нет, Тоха…
Я не мог стрелять в командира. Просто не мог. Антон понял и скосил глаза на ремень.
– Там…
Вынул из его подсумка гранату. Свел усики, чуть потянул кольцо, чтобы легче было сорвать, и вложил в руку Свиридова.
– Прости меня… Тоха… прости…
– И ты… прости… и… отставить сопли… ты же тельник… носишь…
Я отступал в глубь каменных завалов и не сводил взгляда с друга. Слезы катились сами по себе, и остановить их не мог.
Взрыв поставил еще одну точку. И кто-то сразу взвыл. Там, где лежал Антон, катался и вопил плотный мужик в камуфляже, вместо ног – ошметки. Из-за скалы выскочило двое, подхватили своего, но унести не успели. Выстрелил навскидку. Один, падая, выстрелил в ответ… и я увидел небо.
Убит? Нет, еще жив. Боль, ушедшая на время падения, вернулась. Небо как будто отсвечивало чернотой от камня, сливаясь с ним, и лишь полоса высохшей крови ярко выделялась на граните.
Ко мне кто-то приближался. Не рассмотреть – одни зеленые пятна-тени. Это коммандос, больше некому.
Граната! Рука нащупала твердые грани. Кольцо само нашло палец, но что-то мешает его вырвать – усики не свел. Тени уже рядом, значит, времени нет, значит, надо сильнее… ещё сильнее…
Вырвал! Теперь все. Ладонь разжата… рычаг вырывается…
Вся жизнь перед глазами пронеслась в одно мгновение. Лица мамы, жены, дочери и… Рамона.
– Дольжхени вивес, амиго – шепчет он, – дольжхени вивес, эрмано…
Наверное, перед смертью человеку открывается истина. Те слова, сказанные Азуро, Тихомиров повторил для меня: «Ты должен жить, друг».
Он прошептал еле слышно, но теперь я знаю – он говорил их мне как равному. Дядя Миша знал – кто я, и он понял, что за проблемы терзают меня последнее время. И он дал мне прожить маленький кусочек своей жизни. Чтобы я сделал правильный выбор. Сон ушел, оставив горечь потери, и теперь у меня сомнений нет – я должен стать тем, кем должен. Именно так и не иначе.
Я проснулся со странным чувством, будто повзрослел разом. И вдвойне странно, что гораздо старше стали обе сущности – и детская, и взрослая. И почти слились в единое целое. Жаль, не смогу попасть на похороны Тихомирова. Но я могу другое…
На улице шумел ливень. Было слышно, как барабанит по отливу окна. Иногда порывами ветра капли бросало на стекло. Сверкнуло и тут же громыхнуло. И этот гром очень похож на пушечный выстрел…
Шум ливня навевал мелодию. Грустную. Сами собой начали складываться строки:
Нам мирных снов уж не видать,
Они остались в жизни той.
Мы не хотели умирать,
Но были прокляты войной.
В ночной тиши не храп, а хрип,
В глазах не мир, а боль и стон.
В чужой войне я не погиб,
Тогда война вошла в мой сон.
Боль в руках отступила, отвлекая от стихов, и сменилась острым покалыванием.
– Ну вот, готово. – Медсестра собрала обрезки бинтов и выкинула их в урну, а я начал массировать затекший палец. Надо же так затянуть бинт и напрочь оторвать завязки…
«Рука нащупала твердые грани. Кольцо само нашло палец, но что-то мешает его вырвать – усики не свел. Тени уже рядом, значит, времени нет, значит, надо сильнее… ещё сильнее…»
Во сне я рвал кольцо, а на самом деле узел повязки на руке, да так затянул, что большой палец левой кисти капитально опух. И развязать не получилось, пришлось идти в процедурную.
– Теперь только обработать йодом и наложить новые повязки.
– Не надо повязок, – я осмотрел свои кисти, – ссадины достаточно затянулись.
– Да! – медсестра как-то странно на меня посмотрела. – Но без повязок можно повредить незажившие шрамы, и все начнется сначала.
Честно говоря, мне не хотелось ходить с забинтованными кистями. Не очень удобно.
– Может, пластырем закрыть?
– Можно и пластырем, – согласилась медсестра, положила пузырек с йодом на столик и направилась к шкафчику. – Тогда заодно все повреждения мазью обработаем, если не возражаешь.
Насчет мази я не против, наоборот – за. Хорошее лекарство, спасибо Зеленину. Медсестра начала обрабатывать мои ушибы, а я посмотрел на дежурного врача, сидящего за столом у окна и решающего кроссворд.
– Самая крупная река Европы, пять букв, – пробормотал врач и начал грызть карандаш. – Мария Антоновна, не знаете, какая река самая крупная?
– Не знаю, – ответила она, – я, Виктор Евгеньевич, в географии не сильна.
Странно не знать такой простой вещи, поэтому не удержался:
– Вообще-то Волга.
– Подходит, – кивнул врач и старательно вписал слово в кроссворд.
– Поразительно!
Нет, все-таки на мне, наверное, вместо синяков узор проступил, необычный, минимум гжельская роспись, раз на меня будто на чудо глазеют.
