Я старался поменьше вспоминать о родных. Слишком тяжело было думать, что довелось им пережить за последнее время. Наверное, первый шквал горя уже утих. Полгода — большой срок. Они смирятся с утратой. Плодовитая Вовка родит третьего мальчика, его назовут в мою честь — Алексеем.
* * *
Убаюканный Книгой Памяти, в темноте я задремал, прислонясь ухом к подъемнику, и прозевал начало музыкальной передачи.
«… из фильма „Москва-Кассиопея“», — с радостным придыханием произнесла дикторша, микшируя слова с колокольно-скрипичными волнами оркестрового вступления.
Ночь прошла, будто прошла боль,
Спит Земля, пусть отдохнет, пусть.
У Земли, как и у нас с тобой,
Там впереди
Долгий, как жизнь, путь.
В непроглядной бездне потолка вдруг зажегся вселенский планетарий, звездный покров космической вечности, магическая запрокинутая круговерть крошечных светил, словно далекое отражение спящих городов, наблюдаемое из быстрого окна поезда, что несется мимо безымянных лунных полустанков, таинственных нечеловеческих жилищ, манящих оранжевыми осколками электричества, мимо фиолетового неба с мигающей алой бусиной ночного самолета, чугунных перил над антрацитовыми реками, мимо запаха прогретого солнцем промышленного железа, черных султанов тополей с павлиньими сполохами семафоров.
Я возьму щебет земных птиц,
Я возьму добрых ручьев плеск,
Я возьму свет грозовых зарниц,
Шепот ветров, зимний пустой лес.
С болезненной, всхлипывающей лаской прислушивался я к простому разговорному напеву, лишенному всякой фальши и манерности. Слова о расставании и дальней дороге трогали до глубины души. Голос, как заботливый наставник, расторопно набивал мой вещевой мешок всем необходимым, что может понадобиться в походе, из которого не суждено возвратиться…
Я возьму память земных верст,
Буду плыть в спелом густом льне,
Там вдали, там возле синих звезд,
Солнце Земли
Будет светить мне.
Я возьму этот большой мир,
Каждый день, каждый его час.
Если что-то я забуду,
Вряд ли звезды примут нас…
Что-то родное, сотканное из тополиного пуха и июньских лучей коснулось щеки, наполнило постную слюну грушевым ароматом дюшеса, вязким дурманом гематогена, повернулось юным лицом и взмахнуло на прощание рукой.
В глазах остывали счастливые теплые слезы. Я знал, что сухари и ржавая вода, по капле точащая стакан, мне уже больше не понадобятся…
* * *
Который нынче год на дворе? Если свободна Родина, неприкосновенны ее рубежи, значит, библиотекарь Алексей Вязинцев стойко несет свою вахту в подземном бункере, неустанно прядет нить защитного Покрова, простертого над страной. От врагов видимых и невидимых.
Мне хочется думать, что летним вечером кто-то идет по загородному шоссе, мимо вишневых садов и сверкающих жестяных крыш. Закат растекся над горизонтом густой свекольной патокой. Шелестят придорожные шелковицы, роняют ягоды в пыль. Обочина сплошь в чернильных тутовых кляксах. Медленный грузовик с разболтанным кузовом мазнул по воздуху теплой бензиновой гарью, за дальней насыпью простучал стальными подошвами товарняк, ветер поднял за чубы высокие травы…
Это еще не произошло, но так будет.
Я допишу последние слова. Уложу тетради — черную, серую, голубую и три коричневых — в нишу подъемника. Прикрою заслонку.
Потом я сяду за стол. Соберусь с духом. Открою первую Книгу. Начну в хронологическом порядке, с Книги Силы.
* * *
Я не умру никогда. И зеленая лампа не погаснет.
