— Ты кто? — спросил он.
Растерянный, я просто пожал плечами. Конечно, это была ошибка. Меня сбили на пыльную мостовую.
— Ты кто? — переспросил офицер.
Из-за столиков открытого кафе на нас смотрели лояльные граждане Альтамиры. Они улыбались, новая власть казалась им твердой. Им понравились патрульные, так легко разделавшиеся с опустившимся интеллигентом. Они ждали продолжения.
— Я Кей. Я просто Кей Санчес, — наконец выдавил я.
Пыль попала мне в глотку, в нос, я чихнул. Наверное, это было смешно, многие за столиками засмеялись. Многие за столиками находились уже под волшебным действием обандо, а над террасой уже высветились первые звезды, воздух был чист, новый режим, несомненно, опирался на крепких парней — почему бы и не засмеяться.
Улыбнулся и офицер.
— Я знал одного Санчеса, — сказал он. — Он играл в футбол и кончил плохо».
«…Пыльный, помятый, я наконец попал домой. Патрульные отпустили меня, узнав, что я обитаю в квартале Уно. Не такой богатый квартал как, скажем, Икер, где всю жизнь прожил мой приятель Кристофер Колонд, но все же. Я толкнулся в дверь, и открыла ее Маргет. Она маленькая и темная, всегда загорелая и живая, с блестящими глазами — она всегда зажигала меня. Как Солнце, как женский шепот, как чаша обандо.
— Где ты так извозился?
Я покачал головой. Мне не хотелось хаять патрульных, в конце концов, они ведь не избили меня. Они только узнали мое имя. В конце концов, я сам виноват, незачем было тянуть время, надо было отвечать сразу, тогда я бы не вывалялся в пыли.
— Устал? — Маргет повернулась к зеркалу, проводя какую-то неясную мне косметическую операцию. — Как странно, Кей… А вот новый президент, говорят, никогда не устает, Кей. У него много помощников, но главные дела он все равно делает сам. Окно его кабинета не гаснет даже ночами, Кей. Это уже проверено. Я сама ходила смотреть на его окно, Кей, — полураздетая Маргет молитвенно сложила руки на груди. Я бы предпочел, чтобы она их опустила. — Как ты думаешь, Кей, может новый президент пользоваться какими-нибудь стимулирующими препаратами?
Я пожал плечами:
— Зачем?
— Ну как! — удивилась Маргет. — Он устает. Ему надо снимать усталость.
— Чашка обандо. Этого достаточно.
— Ладно, — засмеялась Маргет. — Твоя вечерняя чашка на столе. Но жизнь, Кей, начинается новая. Наш новый президент обещает всем дать работу.
— Даже физикам? — усмехнулся я.
— Даже физикам.
— Забавно. Предыдущий президент обещал покончить с обандо… Любопытно будет взглянуть на нового. Таких странных обещаний, по-моему, еще никто не давал.
— Он обещал работу всем, Кей. Напрасно ты злишься.
Я кивнул. Я знаю, я не подарок. Много лет назад в Лондоне я тоже не был подарком. Но там было только два альтамирца — я и Кристофер Колонд, и мы находили общий язык, несмотря на то, что Кристофер провел свое детство в квартале несомненно более богатом, чем мой. Собственно, весь квартал Икер, где жил Кристофер, принадлежал одной семье — семье Фершей-Колондов. Эта семья дала Альтамире пять президентов, это же позволяло Кристоферу не ломать голову над будущим, забыть о сложностях, о которых не всегда мог забыть я. Впрочем, кое-что нас связывало. Кристофер мог, например, в самом разгаре карточной игры бросить карты. „Я проиграл“, — говорил он, и как-то само собой считалось, что он прав. Если ты приходил занять у него денег, он мог сказать: „У меня сейчас ничего нет, но ты можешь пойти к Тгхаме“. Тгхама был негр, то ли из Камеруна, то ли из Чада, и чаще всего сам занимал деньги. „Уверен, Тгхама тебя выручит“. И Тгхама выручал. Когда ты приходил к нему, оказывалось, он только что получил наследство. Никто не знал, как это получается у Кристофера, все просто привыкли к этой его особенности. И, наверное, только я мог бы что-то о ней сказать, ибо судьба, как и Кристофера, не обошла меня.
Это начиналось с недолгой головной боли, с головокружения, но затем ты вновь входил в норму, хотя жизнь теряла цвета и вгоняла в апатию. Вовсе не просто так. Ведь стоило сделать усилие, и ты сразу видел всю свою прошлую жизнь, что там с тобой случилось и что ты сам натворил, и столь же ясно ты видел и будущее — все, что там с тобой случится и что ты там еще натворишь. „Ма, — говорил я матери, будучи еще лицеистом. — Ты принесешь мне миндальное пирожное?“ — „Какое еще миндальное пирожное?“ — бледнела мама, а отец подозрительно посматривал на меня: „Кей, мы можем заказать любые пирожные. Зачем утруждать маму?“ — „Нет, — говорил я упрямо, — я хочу попробовать то, которое господин Ахо Альпи приносит прямо в спальню“. — „Что такое? — бледнел отец, и усы его вздергивались, как живые. — Ты был в спальне у господина Ахо Альпи?“ — „Ну что ты, папа. Кто меня туда пустит. Но ведь мама собирается там быть“.
Боюсь, я не понимал тогда, что время делится на будущее и на прошедшее. Я одновременно жил как бы сразу во всех временах, я еще не умел точно различать время, когда моя мать уже побывала в спальне господина Ахо Альпи, и время, когда она еще только обдумывала такую возможность. Более того, долгое время я считал, что многие люди чувствуют так же, как и я. Только когда я увидел наяву, к чему могут привести такие мои особенности, я научился выделять момент настоящего. Я научился, как все, жить всегда в настоящем моменте, хотя и оставлял для себя небольшой зазор. Он давал мне возможность в любой компании чувствовать себя свободно. Возможно, поэтому меня и ценил сэр Чарлз Сноу, он любил свободных людей. Впрочем, такой же эффект давала и чашка обандо, при этом я обходился без головной боли и головокружения. Со временем я все реже и реже прибегал к своим странным возможностям, а если честно, будущее всегда казалось мне столь же скучным, как и прошедшее. Сегодня президент Ферш, завтра президент Фоблес, послезавтра Бельцер, но ведь там, впереди, если смотреть внимательно, опять Ферш, опять Фоблес, опять Бельцер, и снова, и снова… И все они похожи друг на друга. Это, последнее, я знал не понаслышке. Я, например, хорошо помнил президента Къюби. Он был отчаянно усат, он был предельно решителен. При этом, говорят, он был не худшим президентом, по крайней мере, именно при нем Кристофер Колонд и я, Кей Санчес, уехали в Лондон, и нам оплачивали дорогу и проживание. Потом Къюби расстреляли как предателя революции, и его место занял некто Сесарио Пинто. Он не имел веса среди военных, поэтому очень быстро попал в башни Келлета. Потом был Ферш, потом был Ферш-старший, Ферша-старшего застрелил племянник Къюби — Санчес Карреро, но и ему не удалось поуправлять Альтамирой долго… Но, в сущности, все они были одинаковы. И этот новый президент, который произвел такое впечатление на Маргет, тоже, наверное, какой-нибудь Ферш. Видимо, я сказал это вслух. Маргет возразила:
