Тем ужаснее была усмешка, скотски-глумливая, обнажившая под верхней губою два необыкновенных клыка, похожих на костяные иглы такой остроты, что смотреть было больно.
– Времени у нас – до третьих петухов! – сказал он, продолжая усмехаться.
Жюстип выронил пистолет.
***
Эстеффана разбудили сказанные над ухом слова:
– Поднимайся, исчадие!..
– Э-э… – пробормотал он, – я устал, не мешайте!..
– Встать! – прогремел тот же голос.
Г-н Эстеффан приподнялся, протирая сонные глаза. Он ничего не мог понять. Пожар, что ли?.. Тогда нужно спасаться! Где праведные мужи? Где этот Жюстип, что такое!..
Трещали, чадя, смолистые факелы. За тремя длинными столами, составленными покоем, – г-н Эстеффан в середине – сидели люди в черных остроконечных капюшонах.
– Обвиняется в еретических речах и злостном богохульстве, – сказал один из них, обращаясь к собранию. – Что скажешь в оправдание свое?
– Но, господа…
– Процессуальные претензии не принимаются. У трибунала нет времени. Говори!
– Это что – инквизиция? – взвизгнул г-н Эстеффан.
– Ты угадал.
– Я протестую!
– Обернись! Г-н Эстеффан исполнил этот совет. Позади него стоял низкий толстенный чурбан, на котором при свете факелов блестело изогнутое лезвие широкого топора. Здоровый парень, одетый во все красное, смотрел на аптекаря сквозь прорези в маске.
Но и это было не все. Возле чурбана тлела жаровня с углями, возвышалась охапка очищенных прутьев и были разложены не вполне обычные инструменты, назначение которых, однако, легко угадывалось…
– Изложи нам кратко основы ложного своего учения.
– Господа! – трепеща забормотал г-н Эстеффан. – Честное слово, напрасно вы принимаете всерьез… Это мысленный эксперимент, всего лишь… Вообще же вопросы веры мало меня занимают, я не имею к ним отношения… Я ведь, господа, атеист…
– Уймись. Трибуналу понятно!
Капюшоны склонились в сторону, где сидел председатель. Тот медленно поднялся, разворачивая пергаментный свиток. Поднял руку, отодвигая капюшон… Г-н Эстеффан заверещал и повалился: факелы осветили полированные кости черепа!..
Где-то вдалеке прокричал петух.
А в доме, расположенном по соседству, до утра покатывались со смеху над этими страданиями две девчонки – игрушечная и настоящая.
Занимался рассвет. Из телефонов по-прежнему ни один не работал.
Президентша послушала радио через наушники. Репортер как раз довольно бойко излагал происшедшее с годами Эстеффаном и Жюстипом… Она, вскочив, заметалась, оделась, как монашка, во все черное, оглядела себя в зеркале. Именно так: никакой косметики!.. Подошла к кровати. Теплая волна толкнулась в сердце. Боже мой, боже мой!.. Не могла она позволить себе распускаться: эти новости слишком ужасны!..
***
И вот, взявшись за руки, побрели они по опустевшим, словно вымершим, улицам, гулким, как дом, из которою вывезли мебель. Сновидения вновь оживают, казалось ему… Разговоры были долги, важны необыкновенно, только не смогла она после припомнить хоть слово, а посторонний не смог бы понять ничего.
Перед распахнутыми в улицу коваными воротами она остановилась, улыбнулась ненакрашенными губами.
– Помнишь?.. – и потянула его за собою. В последний раз оба они вместе отразились в зеркале. Она откинула черную вуалетку, а потом свалилась с головы и шляпка – он успел ее подхватить, чтобы не упала в пыль. Искрящиеся каштановые волосы полились по плечам. У него дыхание остановилось.
– Мы расстаемся ненадолго.., ненадолго!.. – шептала она, высвобождаясь из его рук. – Приведи ее, только приведи ее!.. Обещай, что захочет! Замуж – замуж хоть сейчас, в Париж – в Париж! Только бы вернулась!..
– А может быть, мы вместе?.. – спросил он, хотя, как видно, догадывался, что ему ответят.
– Ах, что ты!.. – Она безнадежно махнула рукой. – Нельзя нам вдвоем показаться, там уйма народу!
– Нет? – переспросил он все-таки.
– Нет. Решительно нет!
– Если я не смогу вернуться…
– Значит, такая мне судьба, – докончила она за него. – Я мать сейчас, ничего больше! И надеяться мне больше не на кого. Не вернешься – побегу сама! А вернешься… – лицо ее затрепетало улыбкой, какой никому еще не посчастливилось увидеть.
– Иду, – сказал он.
– И возвращайся скорее. – Она стянула перчатку с прекрасной нежной своей руки. – Вперед, мой рыцарь! – Она швырнула перчатку в кусты за воротами. – Вернешь мне ее вместе с моей дочерью!
– Прощай, – сказал он.
Она не ответила.
Перчатка повисла на ветке. Молодой человек осторожно снял ее, поднял над головой и взмахнул, оборотившись. В последний раз глядели они друг на друга сквозь еще не разъединившие их таинственные столетия и пространства.
А потом он ушел.
– Ну, слава богу!.. – со вздохом сказал Дама. – Слава богу! – Посмотрела на часики, заторопилась. Может быть, в гостинице все-таки начал работать хоть один телефон?..
– Сплавила своего!.. – злорадным шепотом прокомментировал это происшествие тип в черном, наблюдавший за ее превосходительством из укрытия. – Видать, опротивел?
– Молчи, дезертир, – отвечал другой. – Говорят, таи настоящий рай!
– Ага. Только ни один еще не вернулся, хоть для смеху…
– Из рая не возвращаются. Не положено.
– Может, прогуляешься?
– Я не такой любопытный. Как найдем сундучок, я знаю не одно райское местечко! Можешь составишь компанию.
– С шефом поделишься – хватит ненадолго…
– Не поделишься – не хватит ни на сколько… Что-то он второй день голосу не подает. К нему бы это?
– Может быть, и он?.. – беглый телохранитель, не договорив, указал жестом направление, поглотившее много тысяч людей.
– За кого ты его считаешь? Что, захотел познакомиться с раем поближе? Заткнулся бы и делал лучше дело!..
Сотоварищ последовал совету, и они снова принялись простукивать стены в поисках железного сундучка.
***
Веселее начался этот день в башенках на плоской кровле.
– Рей, виват! – кричала Марианна. – Ты меня скомпрометировал: мы ночевали под одной крышей, обязан теперь жениться, обманешь – по судам затаскаю! Слышишь? Жениться дешевле!
– Согласен, – ответил Рей, – если первая добежишь до бассейна!
Марианна даже опешила. Этот ученый зануда должен был пуститься в рассуждения о том, что крыши были разные, или расфыркаться. Но сказанное сказано: попался, голубчик! И она ответила ликующим воплем.
