— Где ты говоришь, Леха? — уточнил по карте Ямщиков.
— Да вот же! Видишь? И на вашей карте маршрут как раз до этой ветки пунктиром прочерчен, а дальше — обрывается!
Склонившиеся над картой Седой и Ямщиков переглянулись. Эту линию они заметили впервые. Не было смысла вглядываться в пройденный маршрут, поэтому оба как-то упустили из вида, что все загогулины их сложных пересцепок отмечаются на карте сплошной линией. По основной железнодорожной ветке прицепному вагону оставалось катиться всего-ничего, а далее, между ответвлявшимися тонкими линиями, шел пунктир, обрывавшийся возле спланированного участка с конической возвышенностью в центре. Седой, чуть не носом уткнувшийся в карту, даже отодвинулся из-за резкого запаха, шибанувшего в ноздри.
— А мы с тобой, Седой, пытались без пива этот ребус решить, — озабочено пошутил Ямщиков. — Видишь, как славно под пиво пошло?
Обернувшись к проводнику, он озабоченно спросил:
— Алеша, а как вагон на ходу отцепить? Такое вообще возможно, хотя бы в теории?
— В теории возможно все, Григорий! — бодро ответил Петрович, вскрывая очередную бутылку. — Если бы у меня был хвост, как у обезьяны, чтобы им за поручни цепляться… Крылья бы тоже не помешали… Но главное в этом деле — башкой вниз висеть, как мышке летучей, а ручонками свое подлое дело делать… Тогда и проблем никаких. Ой, прошу прощения, Мариш! Не хотел! — извинился проводник за вспенившееся на колени попутчице пиво.
— Это, Алексей Петрович, как раз наш случай, — мрачно заявил Седой, прихлебывая пиво. — Думаю, Марина вам не сказала, что мы имеем дело непосредственно с гигантскими мышками вниз головой, которым, как оказывается, нет проблем отцепить вагон. Ладно, господа хорошие, пока окончательно не спились, надо купе закрывать. Рекомендую всем посетить открытый на случай Армагеддона сортир. Дальше — санитарная зона перед восьмой частью… Давайте! Организовано, гуськом…
— Любишь же ты покомандовать, Седой, — из чувства противоречия вставил шпильку Ямщиков, отдавая себе отчет в том, что Седой по большому счету прав. Как и раньше он всегда оказывался по большому счету правым во всех незначительных, с точки зрения Ямщикова, вещах.
Марина взяла полотенце, зубную пасту и щетку. Потом положила их на место. А потом, будто окончательно решив для себя что-то очень важное, опять взяла в руки. Ямщиков, широко расставив ноги для устойчивости, встал посреди коридора, охраняя проход. Первым в туалет отправился Седой, за ним вышел деликатный Петрович. Марина осталась в купе одна. Замедленными движениями она подняла нижнюю полку и взяла с собой давно подготовленный яркий пакет. В тяжелой задумчивости она вышла вслед за всеми из купе, не замечая свесившуюся с верхней полки плоскую голову Кирюши, внимательно наблюдавшего за происходящим…
Серафима Ивановна напомнила ей одну важную вещь, которую она стала забывать в женских делах и заботах. Правда, еще перед памятным походом в магазин на колесах она твердо решила встретить конец во всеоружии. Мало ли что там может разорваться из одежды? Или вообще с корнем оторваться… Всякое ведь бывает. Поэтому она решила непременно надеть на Армагеддон… уж не халатик с тапочками. Качественно она решила одеться, согласно изменившемуся Ордонансу. Как одевались девушки в журнале, который от нефтяников из шестого купе остался. Или от того мужика, что за всеми шпионил. Но главное, Марина решила, во чтобы то ни стало, удержаться в седле назло Ямщикову, давно списавшему ее со счетов. Только представив, как ошалеют соратники, когда она распахнет этот халат и выйдет к вратам в шелковой блузке с кружевами, в бусах с бирюзой и брошкой в виде стеклянной стрекозки, она сразу почувствовала себя значительно лучше. Естественно, для удобства она оденется по-походному, в джинсовые капри и бархатный жилетик. А на бедрах у нее будет металлический пояс с висюльками… Скромно и практично.
Бочком проходя мимо мужчин в коридоре в освободившийся туалет с огромным пакетом в руках, она даже пожалела, что Армагеддона придется ждать еще целую ночь.
Собравшиеся после туалета в купе мужчины особо не обратили внимания на кутавшуюся в халат Марину. Закрыв купе с особой тщательностью, договорились до утра дежурить парами. Вернее, предложил дежурить парами, как всегда, Седой, а остальные согласились по причине отсутствия инициативы или неумения ее проявить. По той же причине Седой за всех вслух решил, что бодрствовать вначале останется он сам вместе с Мариной.
Явно недовольный таким раскладом Ямщиков с невнятным ворчанием про инвалидов умственного труда лег на полку Седого, а Петрович безропотно устроился внизу на полке Марины.
В глубине души Ямщиков вновь понимал, что Седой прав, отсылая его выспаться перед схваткой. Неизвестно, доведется ли им самим поспать. Наверно, было очень важно для всех, чтобы успел отдохнуть именно он. Раз Седой так сказал, значит резон в этом есть. Умеет он, зараза, выбрать самое важное именно для всех так, что и не пикнешь лишний раз. Да кому еще может важно, как Маринка посмотрела на него? Будто хотела что-то сказать, важное только для нее, а, может, и для него… В любом случае, ему было важно успеть выслушать ее до этого самого. Мог бы ведь Седой их оставить вместе подежурить. Напоследок хотя бы…
Сам бы тоже мог вполне подежурить с Петровичем, катившемся с ними за компанию к общему кердыку под горою… Ямщиков укрылся одеялом с головой и вдруг вспомнил, как у них в части сводный хор старослужащих исполнял на День Советской Армии какую-то песню про такого же Петровича по имени Алеша, стоявшего под горой в Болгарии русским солдатом… Цветов он не дарит девчатам, они ему дарят цветы. Ямщиков выглянул из-под одеяла сверху на плешь проводника, покорно вдавленную в рыхлую подушку, и тяжело вздохнул. Мало ли сколько непоняток накопилось перед горою у этого Алеши, как и у того? Причем, возможно, очень важных. Но кому на хрен важно, что было важным для какого-нибудь Алеши? И кого волнует, чего было для них когда-то важным? А город подумает, как в песне про огромное небо, будто где-то в тайге «ученья идут». Да забудут, блядь, и даже не вспомнят, что были где-то такие, по железной дороге катались… Правильно! Сейчас они с Лехой все свои важности подальше засунут, и будет им писец вместе со всем, что накануне было только для них важнее всего. Как говорится, пускай мы погибнем, но город спасем… Окончательно засыпая, Ямщиков вновь, до острой боли под левой лопаткой пожалел, что так и не успел сказать Марине нечто особенно важное со своей частной точки зрения, которая больше неинтересна абсолютно никому. Причем не факт, что это окажется столь же важным для Марины, срезанным стеблем привалившейся к Седому, как только он поднялся наверх.
