— Ваше Высочество, вчера еще о каком-то лекарстве шла речь, которое из плесени делают, — сказал Иван Васильевич Енохин.
— О пенициллине. Я попытался вспомнить после нашей беседы. Вроде бы из плесени обыкновенной, которая на хлебе растет. Но голову на отсечение не дам, я не врач и не фармацевт.
— Ваше Высочество, а у вас не было впечатления, что вас все обманывают, что все, что вокруг вас происходит, это какая-то театральная постановка, а в реальности все иначе? — спросил Балинский.
Саша уронил кофейную ложечку так, что она зазвенела по блюдцу.
— Ролевая игра, — сказал он. — Все оделись в костюмы другой эпохи и изображают владетельных особ. Да, в первый момент после того, как я очнулся, я так и подумал. Все казалось очень странным, и я никого не узнавал. Но я уже понял, что ошибался. Это все-таки реальность.
— Почему вы пришли к этому выводу? — спросил Балинский.
— Потому что так играть невозможно, Иван Михайлович. Вы слишком натурально бледнеете.
— А вы слишком неосторожны, Ваше Высочество, — заметил Енохин.
— Если у вас есть вопросы к миру, на которые хочется получить ответы, надо дергать мир за хвост, Иван Васильевич. Да, иногда это рискованно, но иначе просто ничего не узнаешь. Да, честно говоря, не думаю, что, если я действительно сын Александра Второго, мне что-нибудь грозит.
— То есть это не очевидно? — спросил Балинский. — Вы считаете себя другим человеком?
— Считал. Адвокатом из будущего, из 21-го века. Простым адвокатом, не Наполеоном, не Александром Македонским, не Юлием Цезарем. Насколько это типично, Иван Михайлович? Вы ведь психиатр?
— Да, я психиатр, Ваше Высочество.
— Ну, в общем не удивляюсь, решению господина Енохина вас пригласить. Типичная картина, наверное. Вы мне какой диагноз поставили, Иван Михайлович? Шизофрения?
— Шизофрения? Расщепление?
— Я не помню, как переводится, может быть.
— Мне неизвестна такая болезнь, — сказал психиатр.
— Наверное, сейчас по-другому называется.
— Ваше Высочество, вы, видимо, действительно больны.
— Да, я не против психиатрической помощи. Но давайте так договоримся, вы мне даете две недели на то, чтобы прийти в себя. И пока без лекарств. Если улучшений не будет — ладно, буду принимать все, что скажете.
— Хорошо, — кивнул Балинский.
— Что вы сейчас используете? Нейролептики?
— Нет, — сказал Балинский. — Позвольте, я запишу. Нейролептики?
— Да. Конечно. Так мы договорились? Мне кажется улучшения уже есть. Я стал что-то вспоминать: расположение комнат, ощущение от этого фарфора, от белья, от скатерти на столе. Словно вспоминает тело, а не мозг. Есть же мышечная память?
— Возможно.
— У меня рука вспоминает, как писать пером. Думаю, смогу научиться заново.
— То есть вы пишете карандашом, но не можете писать пером? — спросил Балинский.
— Да, пером сложнее. Карандашом привычнее.
— Мы с Иваном Васильевичем еще посоветуемся по поводу лекарств, — сказал психиатр. — Теперь разрешите откланяться, Ваше Высочество?
— Да, конечно.
— Вы не против, если я навещу вас еще?
— Нет, конечно, я же сказал. С вами было очень приятно беседовать, Иван Михайлович, хотя нельзя сказать, что последняя часть разговора меня порадовала.
Енохин и Балинский спустились на первый этаж, в кабинет императрицы.
Он состоял из эркера, разделенного тонкими колоннами на три высоких окна под готическим расписным потолком. Кованые ширмы, увитые живым плющом, отделяли эркер от остальной комнаты. На широких подоконниках стояли китайские вазы и миниатюра с портретом очаровательной маленькой девочки в голубом платьице.
Императрица Мария Александровна принимала за столом, покрытым зеленой скатертью.
— Садитесь, господа! — сказала она.
И эскулапы расположились за столом и отразились в зеркалах слева и справа. Лакеи придвинули им стулья.
— Что с Сашей? — спросила Мария Александровна.
Глава 6
— Ваше Величество! — начал Енохин. — Говорить будет в основном Иван Михайлович, которого я пригласил с вашего разрешения. Он лучше разбирается в душевных болезнях. Я разве что слово вставлю.
— Иван Михайлович, — обратилась к Балинскому императрица, — что вы думаете о болезни моего сына?
— Ваше Величество… это… — замялся Балинский.
— Говорите, Иван Михайлович! Саша будет жить?
— О, да! — выдохнул психиатр. — Конечно. Угроза жизни миновала.
— Чем же еще вы можете меня напугать?
— Ваше Величество! — собрался с духом Иван Михайлович. — Это деменция прекокс… скорее всего.
— Он безумен? — почти спокойно спросила императрица.
— Да, Ваше Величество. Симптомы довольно типичны и их много.
— Что именно, господа?
— Он говорит, как взрослый образованный человек, — сказал Балинский. — Просто удивительно для тринадцатилетнего мальчика. Очень логично. Прекрасно строит фразы и выражает мысли…
— Что же не так, Иван Михайлович?
— Он говорит странно. Во-первых, искажает слова. Например, говорит «кофе» вместо «кофей».
— Как и «чеснока» вместо «чесноку», — добавил Енохин. — «Перца» вместо «перцу» и «укропа» вместо «укропу».
— Я помню, Иван Васильевич, — кивнула государыня, — вы мне говорили. Может быть, это простонародное, он любил подслушивать у солдат.
— То, как он говорит, меньше всего похоже на народную речь, — заметил Балинский. — Он заимствует очень много иностранных слов и приделывает к ним русские окончания, словно так и должно быть. Мне приходилось записывать, чтобы подумать и понять, откуда это.
— Он забыл немецкий, Иван Михайлович, — сказала императрица. — Может быть, он помнит отдельные слова.
— Немецкий присутствует, — подтвердил Балинский. — Как и французский. И английский.
— Английский он помнит, — заметила императрица.
— Но все равно заимствует слова, — сказал психиатр. — Из латыни тоже.
— И сходу понимает медицинскую латынь, — добавил Енохин.
— Мальчикам не преподавали латынь, — вздохнула императрица. — Тем более медицинскую. Николай Павлович, к сожалению, вычеркнул ее из списка предметов.
— Тем не менее, великий князь знает, по крайней мере, отдельные слова. И греческий — тоже. Ваше Величество, великих князей учили греческому?
— Нет. Может быть, где-то вычитал…
— Может быть, — кивнул Балинский. — Например, слово «шизофрения», которое он употребляет вместо «деменция прекокс» в значении «психическая болезнь». Это из греческого: от «расщеплять» и «ум». Может и вычитал, но мне такая терминология не известна.
— И «нейролептик», — добавил Енохин.
— Да, «нейролептик», — кивнул психиатр. — Тоже из греческого: «нерв» и «втягивать». Он считает, что так называются лекарства от психических заболеваний. Спросил, будем ли мы их применять и очень просил этого не делать.
— Таких лекарств нет? — спросила Мария Александровна. — Саша их выдумал?
— Лекарств с таким названием нет, — кивнул Балинский. — Видимо, выдумал. Но очень логично. И вообще не задумываясь.
— Вы ему сказали о вашей медицинской специальности, Иван Михайлович? — спросила государыня.
— Он догадался, Ваше Величество.
— Пока все, что вы рассказываете похоже на описание очень умного мальчика, а не сумасшедшего, — заметила императрица. — Даже слишком умного. Саша таким не был.
— Деменция прекокс — очень странная болезнь, — сказал Балинский. — И часто идет рука об руку с гениальностью. Деменцией прекокс страдали Исаак Ньютон, Жан Жак Руссо и, видимо, Николай Гоголь. Возможно, Жанна д’Арк. Она с тринадцати лет начала слышать голоса. Так что возраст начала болезни тоже довольно типичен. Хотя бывает и значительно позже. Например, у Карла Шестого Французского первый приступ был в 24 года.
— Саша слышит голоса? — спросила государыня.
— До голосов мы не дошли. Там и без того довольно. Когда я спросил его, не думает ли он, что окружающие его обманывают и он находится внутри театральной пьесы, где все выдают себя за других, он отреагировал так нервно, что дальше можно было не спрашивать. Сказал, что сначала ему так и показалось: «Ролевая игра, все оделись в исторические костюмы и пытаются изображать владетельных особ». Но потом он понял, что это все-таки реальность.
