Её кровь лилась дождём, сначала в океан, а потом, когда над поверхностью показались первые уступы — в тину и ил, на бьющихся, погибающих рыб и червей, на водоросли, на окул, не успевших уплыть от стремительно поднимающейся суши. Все это станет богатой почвой, в которой начнется новая жизнь. Её дочери поднимут новые острова, Парящие посадят там новые семена, планета начнет дышать, как раньше.
Деркето кричала в невыносимом усилии, как кричали в родах сотни женщин в мире её любимого Желтого солнца. Она рождала новый мир, и это было очень больно.
Мир родился, над ним взошло солнце. Его лучи ударили по Деркето, она едва успела улыбнуться, как её плоть разлетелась по воздуху облаком розовой пены. Хлопья падали в океан, на новую землю, черную и осклизлую, неслись по воздуху с ветром, соединялись с облаками, несущими дождь. Раави кружили и пели о ней.
Так прошла Деркето, Царица Морская, а с нею Оанес. Пусть всегда их души звучат в струнах мира.
Звезды над Сестри Ливанте, небольшой рыболовецкой деревушкой, были огромными, крупными и теплыми. Ганс осмотрелся. Кажется, именно у этой скалы Анжела назначила ему свидание ровно в полночь. Впрочем, его итальянский был так плох, что она могла предложить ему купить двенадцать устриц и рукой показать, где именно их поймали. Он сам не знал, зачем пришел ночью к морю — нельзя сказать, чтобы девичьи прелести переполняли его интересом.
Ночь была теплой, южное море пахло тайнами. Ганс почувствовал себя очень живым и счастливым. Он набрал горсть камней, бросал их как можно дальше в темную воду, загадывая на плеск приятные мелочи — примут ли в печать новую пьесу, будет ли встреча с тем, кого так хотел видеть, в Риме… И вдруг замер, потрясенный. Случайно зацепившись взглядом за непримечательную белую звездочку между луной и горизонтом, он вдруг увидел и почувствовал там Её, красноволосую девочку, отдававшую бессмертие за любовь, летевшую с Детьми Воздуха младшую морскую Царевну.
Его колени ослабели, он сел на песок, неловко, боком, и разрыдался от боли и неимоверного, выстраданного счастья.
— Пеной морскою, — прошептал Ганс, глядя в небо полными слез покрасневшими глазами.
Когда он попытался снова отыскать чудесную звездочку, то не смог, она навсегда затерялась в бесчисленных россыпях Вселенной.
Пройдет много лет, и поручик Михаил Лермонтов, стоя у подножия горы в ожидании выстрела, вспомнит ту далекую звездную ночь, когда ему приснилась прекрасная девушка, плывущая вверх из глубины, разрезающая своим сильным русалочьим телом тугую темную воду.
В видении не было слов, слова он подобрал потом, все его существование было бесконечным подбором слов и их расстановкой в том единственном, богом желанном порядке, который и был его сутью. В ту секунду, когда пуля вошла в его грудь, а над горой Машук с чистого неба раздался оглушительный удар грома и хлынул ливень, он понял, что этот же процесс бесконечного перебора слов, значений и сущностей в поисках единственно верного и самого прекрасного является и сутью самого Бога.
Тогда он рассмеялся, перестал держаться за эту пустую и глупую, разочаровавшую его реальность, зацепился сознанием за солнечный свет, с невозможной яркостью пронзающий его расширившиеся зрачки и полетел с ним дальше — к другим мирам, туда, где он видел Её.
Для наружнего же наблюдателя он истек кровью в течении трех минут и умер, не приходя в сознание.
И старалась она доплеснуть до луны серебристую пену волны.
4. Рак — Я ЧУВСТВУЮ
Сохранение, защита, целостность. Соединение мужчины и женщины. Родовое единство.
♂ Существо особенное
Майк Гелприн
Вышло так, что Ричард Ходжес влюбился. И не в ровню себе, как пристало старшим отпрыскам британских аристократов, а в зауряднейшую белошвейку по имени Эмили. В дочь неотёсанного конюха и необразованной цветочницы из бедняцких кварталов лондонского Сохо.
Влюбиться, однако, Ричарду показалось мало, так что в один прекрасный день он со своей Эмили взял да и обвенчался. Отца новобрачного, достопочтенного сэра Джона Ходжеса, от этой новости едва не хватил удар. А когда выяснилось, что всё-таки не хватил, сэр Джон поступил, как и подобает человеку благородному, ведущему свой род если не от самого короля Артура, то уж точно от одного из рыцарей Круглого стола.
На следующее же после свадьбы утро сэр Джон на радость младшим потомкам переписал завещание. Старший же потомок вместе со своей белошвейкой погрузился в запряжённый четвёркой наёмный фургон и с наказом впредь не возвращаться отбыл из отчего дома прочь. В дикую глушь и захолустье. Другими словами, в Корнуолл, где в приятном соседстве со старым кладбищем на краю болота пустовало принадлежащее роду Ходжесов поместье под названием Дубки. Ветхое, невзрачное, неухоженное, славы и дохода не приносящее.
Об этих событиях я, впрочем, узнал гораздо позже…
Ах да, позвольте представиться: Гарри Толстун, гном. Полагаете, у гномов таких имён не бывает? Вы абсолютно правы. Скажу по секрету: не только имён, но и самих гномов не бывает как таковых. Возможно, конечно, когда-то и были, да все вышли. А скорее всего, мы обычная несуразная выдумка из тех, на которые так горазды люди.
Да-да, я уже понял, что необходимо объяснить, откуда же тогда взялся я. Всё крайне обыденно: я особенный гном — садовый. И не какой-нибудь там современный фаянсовый болванчик из Китая, а ценное изделие из терракоты, изготовленное полтора века назад в Тюрингии, в мастерской рыжего шваба по имени Филип Грибель. Ручная, между прочим, работа. Так что мне уже, как вы наверняка догадались, полтораста лет, и ничего удивительного — люди уверяют, что гномы живут долго. А что до имени — так Гарри Толстуном меня назвала Дженни, дочь Ричарда и Эмили Ходжесов, белобрысая и голенастая егоза, которой меня подарили на шестой день рождения.
— Видишь ли, дорогая, — оправдывался перед женой Ричард, осадив у калитки недовольную жизнью старую клячу, впряжённую в скрипучую телегу с соломой, — детские игрушки нам пока не по карману. А этот, — Ричард разворошил солому и выудил из неё меня, — достался за бесценок — старый лорд Честер преставился, поместье пошло с молотка, и…
— Боже, какой урод, — глядя на меня, схватилась за щёки Эмили. — Дорогой, мне кажется, ты совершил большую ошибку. Он испугает нашу малышку.
— Это что, пугало? — подскочила к родителям лёгкая на помине и ничуть не испугавшаяся «малышка». — Ой, какое страшенное. Это мне, да? Мне? Ох! Какое чудесное, замечательное пугало!
Что ни говори, люди бывают до изумления глупы и противоречивы, причём вне всякой зависимости от возраста.
Ричард Ходжес откашлялся и торжественно заявил:
— Это гном. Он будет охранять сад.
— Но у нас же нет сада, — встряла Эмили, с тоской оглядев заросшее бурьяном пространство между рассохшимся крыльцом и покосившейся оградой. — У нас только пни от дубков.
Ричард смутился.
— Сад у нас, может, ещё будет, — промямлил он. — Мне вот-вот достанется место мастера на оловянных копях. Мы тогда поднакопим деньжат…
— А что он ещё умеет? — оборвала несбыточные родительские мечты Дженни.
— Да вроде бы больше ничего.
Если бы я мог говорить, то непременно сообщил бы Ричарду Ходжесу, какой он болван.
«Садовые гномы умеют приносить счастье, — уверял покупателей рыжий шваб Филип Грибель. — Такое у них, у гномов, хобби».
Я, правда, не знал, как буду приносить счастье, но Грибелю верил. А кому, спрашивается, верить, как не собственному создателю?
— С днём рождения, милая, — подвёл итог Ричард, водрузив меня на постамент в десяти шагах от прохудившейся калитки и приладив мне в руки терракотовую лопату. — Теперь этот гном твой. Как ты его назовёшь?
