Когда они вошли, Илья Андреевич встал навстречу и вышел из-за прилавка.
И Саша обнял аптекаря под неодобрительным взглядом Гогеля.
— Как наши дела? — спросил Саша хозяина.
Они сели в кресла напротив прилавка и стеллажей с пузырьками и колбами.
— Отлично! — сказал аптекарь. — Шампунь покупают фрейлины государыни, вашей матушки, и по несколько штук в неделю уходит в Константиновский дворец в Стрельне и Михайловский дворец в Петербурге.
Ага! Понятно. Константиновский — это тетя Санни, а Михайловский — Елена Павловна.
— И оптом взяли пять аптек из Петербурга и две — из Москвы.
— Насколько крупный опт?
— По 20 пакетиков. И еще розница.
— Ладно, лиха беда начало. Реклама работает?
— Да!
— Сколько у нас с шампуня чистыми?
— Тридцать два рубля.
— Супер! Мы кажется вышли на самоокупаемость. Илья Андреевич, вы гений!
— Ну, кто тут гений… — скромно потупился бизнес-партнер. — Фонарики лучше идут. Особенно после «Колокола».
— И сколько?
— Пятьдесят восемь рублей.
— Обалдеть! — сказал Саша.
— Я их пристроил в семь столичных ателье свадебных платьев, десять цветочных магазинов и три кондитерских.
— О! — восхитился Саша. — Рестораны, магазины игрушек, подарков, люстр, ламп и подсвечников, свечные лавки, винные погреба…
— Попробую, — пообещал Шварц.
— Давайте обмоем, — предложил Саша. — И выпьем за успех нашего дела.
— Обмоем? — встрял Гогель. — Александр Александрович!
— Квасом, Григорий Федорович, квасом, — успокоил Саша.
Перед следующим визитом он и правда совсем не хотел напиваться.
— Есть яблочный, — сказал Шварц.
— Яблочный квас? — удивился Саша. — Ни разу не пробовал! Давайте!
— У нас тоже будет, — пообещал Гогель. — В Царском.
Хозяин отлучился на пару минут и вернулся с тремя кружками и кувшином, наполненным темно-желтым напитком с тонким слоем пены на поверхности.
Яблочный квас по вкусу напоминал сидр, но явно не содержал спирта.
Шварц достал бумажник и отсчитал ровно половину прибыли: 45 рублей.
Саша взял банкноты, без стеснения пересчитал и отдал партнеру 25.
— В дело, — коротко сказал он. — По рукам, Илья Андреевич?
— Конечно!
Саша подставил ладонь, и они ударили по рукам по старому купеческому обычаю.
— Александр Александрович… — ужаснулся Гогель.
— А что такого? — поинтересовался Саша. — Илья Андреевич, вы запишите на всякий случай. А то забудем потом.
Аптекарь кивнул.
А Саша опустил в карман четыре пятирублевых ассигнации.
Петергоф город маленький, и минут через пять они остановились у маленького домика с кирпичным первым этажом и деревянным вторым, где располагалась туберкулезная лаборатория.
Гогель только и успел сказать:
— Александр Александрович, вы не должны терять свое достоинство и вести себя, как купец!
— Если для пользы дела мне надо вести себя, как купец, я веду себя, как купец, — отрезал Саша. — Если мне надо будет вести себя, как принц, — буду вести себя, как принц.
Он спрыгнул на мостовую, подошел к двери и позвонил в колокольчик.
Накануне он проштудировал письма Елены Павловны и Склифосовского, где они рассказывали о людях, которых набрали на работу, так что теперь надеялся познакомиться очно.
Открыл молодой человек лет двадцати. Младшему из набранных в лабораторию медиков было 19, а старшему 25, так что это мог быть кто угодно. Юноша был в двубортном мундире с украшенными гербами пуговицами, на плечах красовались погоны. Светлые, с черной полосой посередине, золотым вензелем Павла Петровича из двух переплетенных кириллических «П» и золотой короной над ними. И тремя маленькими звездочками. Поручик?
Точно не студент: студенческие погоны попроще и без звездочек. А из сотрудников лаборатории не студент был ровно один — господин Андреев, ровно в этом году окончивший Императорскую медико-хирургическую академию с отличием и золотой медалью. И рекомендованный вместо Склифосовского лично Еленой Павловной. Которой, сего отличника рекомендовал само собой Пирогов, а ему в свою очередь кто-то из его преподавателей.
Ну, да! Азиатский способ производства. Все по знакомству. Так и матушке Гримма рекомендовали. Надо бы конечно по конкурсу.
С другой стороны, есть надежда, что золотые медали просто так направо и налево не раздают.
— Николай Агапиевич? — предположил Саша. — Простите, что без предупреждения.
— Ваше Высочество? — спросил врач.
— Можно по имени, — бросил Саша.
И протянул руку для рукопожатия.
Андреев немного смутился, но великокняжескую руку пожал.
— Это мой гувернер Гогель Григорий Федорович, — представил Саша.
И сделал знак воспитателю следовать за собой.
Лаборатория располагалась на втором этаже.
— Проходите, Александр Александрович, — пригласил Андреев, окая не то, чтобы отчаянно, но вполне заметно.
Ну, да. Из Вологодских мещан Николай Агапиевич.
И лицо довольно простое, круглое славянское, почти мужицкое, северные светлые волосы и едва пробивающиеся над верхней губой юношеские усы.
В лаборатории присутствовали еще трое, очевидно, студентов. Саша переводил взгляд с одного на другого и пытался угадать, кто есть, кто.
Андреев пришел на помощь.
— Это Заварыкин Федор Николаевич, — представил он немного застенчивого студента двадцати лет с хвостиком.
Саша протянул ему руку, тот несмело ответил на рукопожатие.
— Мечтал с вами познакомиться, — сказал Саша.
Заварыкин совсем смешался и опустил глаза.
Саша ничуть не покривил душой. Этого Заварыкина Елена Павловна рекомендовала с оговоркой: «Саша, должна тебя предупредить, что Федор — сын крепостного, дворового человека, но он окончился Воронежскую гимназию с золотой медалью, прекрасно учится в академии, и его очень хвалят».
«Этого обязательно! — ответил ей Саша. — Если человек из крепостных окончил с отличием гимназию и поступил в лучшую медицинскую академию России — это тот человек, который мне нужен».
То есть только что он пожал руку типичному кухаркиному сыну.
Хорошо, что Гогель не в курсе некоторых деталей.
— Василий Тимофеевич Покровский, — представил Андреев уж совсем юного безусого мальчика лет этак девятнадцати.
Мальчик был в таком же темно-зеленом двубортном мундире студента медико-хирургической академии, как и все присутствующие.
Про Покровского Саша помнил, что тот сын сельского священника, успевший поучиться в духовной семинарии и поступивший в медико-хирургическую академию в 17 лет на полное казенное содержание по бедности и талантам.
И Саша пожал ему руку.
— Владимир Николаевич фон Рейтц, — представил Андреев еще одного безусого мальчика примерно одного возраста с Покровским.
Немец фон Рейтц оказался единственным дворянином в Сашиной команде. Впрочем, с его «фон» было не все в порядке. По крайней мере, отец Владимира занимался в Питере коммерцией, а не жил с доходов с имения.
Саша пожал руку фон Рейтцу и огляделся.
— Очень рад вас всех здесь видеть, — сказал Саша. — Признаться, боялся, что в воскресенье мне некому будет открыть дверь.
— Ну, что вы, Ваше высочество! — сказала Покровский. — Как можно? Живые существа здесь. Нешто мы их бросим?
— Александр Александрович, — поправил Саша. — Ну, показывайте живность вашу.
Живность в количестве примерно штук десяти обитала в большой клетке на полу у стены. И была настолько очаровательна, что Саша тут же успокоился относительно возможности их недокорма. Существа были однотонные абрикосового и светло-серого окраса и трехцветные: бело-коричневые с черными ушками и глазами-бусинками. И смотрели совершенно осмысленно.
Свинки издавали звуки, действительно напоминавшие хрюканье и почти непрерывно поглощали воду из блюдец и зелень из кормушки. Кроме сена и овса по клетке были разбросаны кусочки яблок и моркови, к которым живность проявляла изрядное равнодушие, говорившее о ее полной сытости. Характерные размеры любимых домашних животных говорили о том же: ширина успешно соперничала с длиной.
