— Какую? — спросил Денис, когда она замолчала.
— Сказал, что так немцев ненавидит, что с того света вернется, чтобы посмотреть, как немецкая кровь на его землю потечет. Знаешь, в нашем городе особенно надо быть с проклятьями осторожным — здесь было святилище Сулис, кельтской богини мести.
Кошка резко мяукнула, Денис взрогнул от неожиданности, чуть в реку не свалился.
— А ты тут причем? Ты же англичанка.
— Папа служил в Германии, там познакомился с мамой. Она уже была мною беременная, ее мой биологический отец бросил. Кровь у меня самая что ни на есть немецкая. Она потекла на землю и мистеру Варду пришлось вернуться. Ну, и дело еще у него есть важное, неоконченное.
— И что, он за тобой всюду ходит?
Шеннон рассмеялась, поднялась на ноги, качнулась, побежала по стволу на берег, замахала рукой кому-то невидимому, повернулась к Денису.
— Он говорит — он бы рад, но со своей земли уйти не может, поэтому он только тут, в доме и в саду. Он говорит — ты отличный парень, и что твой отец тобой бы гордился. Он говорит — ему нравятся твои сказки, которые ты пишешь в планшет. Он говорит, что твоя мама очень красивая, напоминает ему его Анону.
— Анону? — Денис обернулся. Кошка сидела столбиком неподвижно, дергался только кончик хвоста. Круглые зеленые глаза смотрели прямо на него.
— А раз у тебя есть планшет, можно мне на нем поиграть? — шелковым голосом попросила Шеннон. — А то мне мама все только обещает подарить. А у тебя какой? А у тебя закачана игра, где зеленый чудик жрет конфеты?
Дети, разговаривая, шли к дому, а от реки смотрел им вслед высокий старик с белыми волосами. У его ног сидела черная кошка с белым пятном между ушей.
история старика
Джон Вард уходил на войну двадцатипятилетним добровольцем, полным высоких идей, с дневником, в который он писал каждый вечер. На форзац он переписал красной тушью стихотворение Киплинга «Если», которое указывало всему его поколению, как красиво нести по жизни высокие человеческие ценности.
Через два года, на Сомме, над этим дневником его товарищу выбила глаз снайперская пуля. Страницу залило кровью, «тогда, мой сын, ты будешь человек» исчезло, красное под красным. Товарищ, к сожалению, умер не мгновенно.
Вернувшись, Джон жил один в огромном отцовском доме. Дважды в неделю приходила соседская вдова, убиралась и готовила. Он был неприхотлив. Вдова делала намеки, приводила подруг, завлекала. Джон сухо кивал, уходил в кабинет. Кто-то пустил слух, что Джон потерял на войне все свои мужские способности, то ли в результате ранения, то ли немцы пытали в плену раскаленными кусачками. Ему было все равно.
Однажды в саду он встретил кошку. Она сидела на берегу, на свежем тонком снегу, черная на белом. Она смотрела на воду. Джон подошел и присел рядом. Кошка повернула голову и посмотрела ему прямо в глаза. Он вдруг понял, что улыбается. Он пошел в дом, кошка шла за ним, след в след.
Джон звал ее «Кошка», никакого имени придумывать не хотелось. Она мало ела, хотя любила пить молоко. Спала рядом с ним на кровати, прижимаясь теплым телом. Он разговаривал с Кошкой, читал ей книги и газеты, рассказывал о войне, о своих проектах. Кошка жмурилась, слушала невнимательно, как будто всё могла понять, но понимание требовало от нее большого усилия, которое ей почти всегда было лень прилагать. Джон смеялся, гладил ее, она подавалась в его ладонь всем телом, счастливо рокотала. Впервые за много лет Джон Вард любил живое существо. Когда он выезжал на проекты — Джон был инженером-консультантом при строительстве мостов — Кошка убегала, ее неделями никто не видел. Но стоило ему вернуться, тем же вечером она вспрыгивала на подоконник его спальни.
Он вернулся из Лондона за несколько дней до Рождества. Вдова приготовила ему пирог и печеного гуся. Он поблагодарил ее, расплатился, пожелал хорошего Рождества. Вдова кивнула неодобрительно — Джон не ходил в церковь, даже по большим праздникам. Он поднялся наверх, переоделся в домашнее, умылся, сел в кресло с газетой, посматривая на окно. Было холодно, но он не закрывал — ждал свою Кошку. Газета напоминала читателям, что сегодняшняя ночь будет самой длинной в году — зимнее солнцестояние.
Уставший с дороги и разочарованный — Кошка не пришла — Джон лег в кровать и тут же уснул. Проснулся он от прикосновения легких губ к лицу и волн жара, проходящих по его телу — забытое за много лет ощущение, и как же он без этого жил. Черные длинные волосы падали на его голую грудь — женщина расстегнула его рубашку.
— Кто ты? — спросил Джон, переводя дыхание между поцелуями.
— Анона, — ответила она. — Шшш. Муццито. Эт нон хабен темпус.
Ее зеленые глаза мерцали в свете полнолуния из окна, она была дикая, гибкая, такая прекрасная, что словами не описать. Как ночь, как луна, как огонь.
Джон проснулся один, среди разбросанных простыней и одежды. Окно было открыто, на полу у кровати спала Кошка. Проснулась, посмотрела на него долгим взглядом. Прыгнула в кровать, потерлась о его плечо знакомым движением. Сердце Джона замерло.
Кошка спрыгнула с кровати и отправилась на кухню. Джон шел за ней, недоуменно качая головой и застегивая рубашку. Открыл холодную кладовку, достал бутылку молока, блюдце. Кошка пила жадно, Джон тоже захотел пить, приложился к холодному горлышку, выпил половину большими глотками.
— Лиона, — сказал он тихо. Кошка подняла голову, посмотрела ему в глаза и пронзительно мяукнула. Колени у Джона ослабели, он осел на стул, бутылка упала на пол, белая лужа расползлась по кухне. Кошка смотрела на него с явным неодобрением за перевод продукта.
Дни шли, все было, как раньше. Странный сон не отпускал Джона, но больше не снился. Кошка с удовольствием откликалась на Анону, слушала его рассказы, вечерами сворачивалась на столе у радиоприемника.
Второй раз она пришла летом, в июне, в конце самого длинного в году дня. За окном шел обложной дождь, пахло розами. Она стояла в дверях, голая и молодая, черные волосы стекали по плечам.
— Анона, — сказал Джон.
— Си, — сказала Анона. Она бросилась к нему, поцеловала жадно, он сразу загорелся, но отодвинулся от нее с мучительным усилием.
— Но, — сказал он, показал ей на стул рядом. — Дик! Эдаре тотум.
Она посмотрела на свои руки, несколько раз сжала и разжала пальцы, как будто заново к ним привыкая. Потом села и заговорила.
история рабыни
Анона упала на колени, в пыльный гравий, едва взглянув в лицо богини.
Лицо было темное, широкое, почти человеческое в своей красоте, совершенно запредельное в своей ужасности. Глаза блестели множеством мелких серебряных граней, зрачков не было, было не понять, на что смотрит богиня — на закат, на море или на маленькую фигурку у ее ног.
— Знаешь ли ты, кто я? — голос ее был удивительно нестрашным для грозного высшего существа, глубоким, мелодичным, смутно знакомым.
Анона закивала, глотая слезы. Она так устала! Две недели она пробиралась к морю, стараясь держаться вблизи дорог, но не попадаться никому на глаза. Ела коренья, листья, била птиц пращой. Мариус описал бухту, где будет ждать ее с лодкой. Он сказал — они поплывут вокруг острова, к северу, где климат суровее, деревья выше, растить еду труднее, но охота богаче. Он сказал — они будут свободны и будут любить друг друга.
— Моя госпожа Минерва, — пробормотала девушка. — Я знаю, что сильно провинилась…
— Минерва… Да, теперь я и Минерва, ведь так Рим простирает себя в мир, добавляя личины своих богов к тем, кому молятся покоренные народы. Но много веков я принимала молитвы и жертвы как Сулис. Ты знаешь меня, ты жила в моем городе и пила воду из моих источников. Кто я?
— Возмездие, — прошептала Анона, поднимая глаза.
— Знаешь ли ты, как любила тебя Юлия Домна, рабыня?
Анона кивнула — она знала в точности, как именно любила ее стареющая хозяйка, и как часто и в каких позициях ей следовало проявлять ответную любовь. И как все изменилось и стало невыносимым, когда Мариус…
