Когда фургон, грохоча, тащился вверх по холму от Хампстеда, за очередным поворотом они наткнулись на новое скопление вымотанных дорогой зевак. Среди них, в низко опущенной на глаза широкополой шляпе, сутулясь, медленно шел Уиллис Пьюл. Он поднял взгляд, как будто решив присоединиться к основной части толпы и осыпать проклятиями спешивший мимо фургон, но вместо глаз у него с тем же успехом могли быть и пуговицы. Если Кибл способен различить в человеке безумие, то он увидел его в Пьюле — ясно как на ладони. Бледное лицо подручного Нарбондо имело мертвенно-зеленый оттенок; голова его напоминала кусок измятого, изрытого несозревшего сыра, доставленного прямиком с Луны.
Скользнув ненавидящим взглядом по проезжавшему мимо фургону — задние колеса, вращаясь, забрызгали грязью его брюки, — Пьюл сообразил вдруг, кто там едет; рот его спазматически задергался, а внезапно ожившие глаза закатились под самую тулью шляпы. Он рванулся вперед, кажется, решив ухватиться за колесо и остановить экипаж, но тут толпа наконец поредела, дорога была чиста на четверть мили впереди, и лошади побежали быстрее. Колесо отбросило Пьюла — тот рухнул на спину и, не в силах подняться, уподобился застрявшему в тине таракану, шипя невоспроизводимые ругательства.
Эпизод озадачил Кибла. «Что такого, — думал он, — приключилось с Пьюлом, что подвигло его на подобный безрассудный шаг, и отчего вид фургона так разъярил его?» Очевидно, в мире оставалось немало такого, чего Кибл не понимал — и даже не собирался пытаться.
Парсонс ходил взад и вперед по траве: десять шагов туда, десять обратно. Время от времени он замирал на середине дистанции, чтобы вставить в рассуждения коллег свои ценные замечания касательно господствующих ветров, а также способности теплого воздуха долин создать опасное восходящее течение и отнести дирижабль к Чингфорду, Саутгейту или того дальше. В конце концов, ветры бывают коварны. Как и зубы в человеческом рту, по сути дела. Но тому, кто разбирается в их особенностях и привычках, они откроют монументальные знания, позволят прочитать и расшифровать себя — подобно тому, как внутренние ветры человеческого организма способны многое поведать об особенностях пищеварительного тракта. «Если б только Бердлип, — сокрушался Парсонс, — был ученым иного типа, чего бы только он не познал, дрейфуя в небесных потоках без малого пятнадцать лет!» Увы, они могли уповать лишь на малое, а ожидать даже меньше того. «Надейтесь на худшее, — настаивал Парсонс, — и тогда вряд ли окажетесь разочарованы». Так он и вышагивал взад и вперед, время от времени извлекая из кармана часы и потом возвращая их обратно в жилетный карман, а дюжина седобородых академиков следила за ним глазами.
Несметное число медных телескопов буравило пустые — не считая, понятное дело, звездных скоплений и поднявшегося полумесяца — небеса. Кто-то закричал, указывая пальцем-двумя на белесый ломтик луны, но что бы ни привлекло внимание зевак, оно мигом исчезло. По-видимому, нечто, коротко чиркнув по светлому лику спутника Земли, сразу же кануло во тьму. Парсонс объявил эту загадку происками летучей мыши, чья привычка искать пропитание в ночное время суток объяснялась поразительно действенной системой пищеварения. Дирижабль все не показывался.
Парсонсу искренне хотелось, чтобы зеваки разошлись по домам. Крики, песни и всеобщее пьянство отвлекали его пытливый ум и, разумеется, не играли никакой роли в событии подобного масштаба. Присутствие этих людей было вызвано лишь дурацким кривлянием проповедника-шарлатана, чьи апокалиптические откровения толкнули целый миллион лондонцев на этот нелепый исход. Старику место в сумасшедшем доме. Вот он стоит, уперев ногу в спину коленопреклоненного собрата по вере. Почти все, что бы Шилох ни выкрикивал в ночной воздух, терялось в общей какофонии, и Парсонсу не удавалось уловить ни единой стройной мысли. Те немногие фразы, что долетали до него через луг, являли собой бессмысленную мешанину адского пламени, трубящих ангелов, божественных мстителей и — послушайте только! — существ, явившихся со звезд. Это последнее в более спокойных обстоятельствах еще могло бы привлечь интерес Парсонса, но в остальном старик нес законченную чушь, и внимать его разглагольствованиям дольше десятка секунд было чрезвычайно утомительно.
Руки старого проповедника медленно поднялись над головой; в них для обозрения толпы был зажат какой-то куб. Было слишком темно, несмотря на разбросанные по зеленым склонам тлеющие костры, чтобы Парсонс мог подробно рассмотреть, что там. Некая священная реликвия, не иначе. Люди сгрудились вокруг проповедника, внимая его болтовне. Звездное небо и далекие огни Лондона, подмигивавшие и мерцавшие на равнине внизу, объяснимо наделяли ночь мистическим духом.
Проповедник продолжал увещевать толпу. Кто-то ответил ему воплем — согласия, видимо. И тут зазвучали, нарастая, новые возгласы. Руки вздернулись вверх, указывая в небеса. Шум, нарастая, превратился во всеобщий рев, крик бессчетного количества глоток. Телескопы развернулись, нацеливаясь на крохотную светящуюся точку, по широкой дуге стремящуюся вниз, к Хиту, и делавшуюся все ярче. Суматоха уступила место благоговейному молчанию, нарушенному выкриком проповедника:
— А имя сей звезде, — возопил он, — Полынь! [49]
Не успел отзвучать последний слог, как за грозным предупреждением последовал истошный визг: проповедник слетел с подставленных ему спин. Куб, который он удерживал над головой, пролетел по воздуху несколько футов и был подхвачен бегущей фигурой в широкополой шляпе, которая рванулась прочь, расталкивая людей, как бильярдные шары, и с маниакальной одержимостью помчалась туда, где перед собравшимися учеными стоял Парсонс.
— Что это такое, черт возьми? — вскрикнул Парсонс. Возглас этот равно относился к любой из двух упомянутых загадок: к несущемуся сюда светящемуся шару и к непрерывно бубнящему что-то душевнобольному с искаженной ужасом физиономией, который уставился на сжимаемый в руках предмет, подскочил с протяжным воем и остановился, шатаясь, в каких-то десяти футах от собрания членов Королевской академии. Там странный тип в широкополой шляпе оцепенел, уставившись на содержимое куба как на предателя. Парсон разглядел теперь, что куб изготовлен из прозрачного материала и содержит какой-то беспокойно щелкающий предмет. Губы завладевшего им человека двигались, беззвучно лопоча. С рыдающим вздохом, будто испытав при виде странного куба сильнейшее разочарование, не постигавшее его вот уже многие годы, безумец швырнул свою добычу оземь и побрел прочь, никем не преследуемый. Ведь присные старого проповедника заодно с ним самим безотрывно и с растущим изумлением следили лишь за удивительным объектом в небе — светящимся овальным кораблем, который прибыл сюда с далеких звезд.
Парсонс заморгал. Взглянул на удалявшегося безумца. Взглянул на приближавшийся звездный корабль. Взглянул, опустив глаза, на полусгнивший зубастый череп бурого цвета, который подкатился к его ногам и, замерев там, воззрился на ученого провалами пустых глазниц.
— Да какого же, в самом деле… — пробормотал Парсонс.
Сент-Ив вновь мог разглядеть распростертый внизу Лондон, но на сей раз город уже не крутился волчком. Он лежал вдоль извилистой темной ленты Темзы россыпью булавок, украшенных самоцветами. На западе небо налилось закатным багрянцем; по ходу его снижения к Хампстед-Хиту красный горизонт стал лиловым, а затем и иссиня-черным. Позади лежали не нанесенные на карты океаны глубокого космоса — океаны, пересекаемые кометами и лунами, планетами и астероидами, гигантскими парусниками, одиноко курсирующими по торговым путям среди звезд. Меж ними, пусть лишь несколько кратких минут, Сент-Ив и сам правил своей крохотной звездной лодочкой.
Но теперь он направлялся в Хампстед-Хит. Вне всяких сомнений, чудеса космических глубин дождутся его, никуда не денутся. А вот земные мерзавцы с их гнусными проделками ждать не станут. В этот самый миг его друзья могли тонуть в водовороте бог весть каких опасностей и интриг. Сент-Ив улыбался, сбавляя скорость и начиная плавно снижаться к маячкам костров, усеявших склон холма на окраине деревушки.
