— Конечно, конечно, — поспешил отозваться Сент-Ив. — Ты совершенно права, дорогая. — Он взял бокал, однако, к сожалению, оказавшийся пустым. И тут его озарило, что жена расстроена больше, нежели ему казалось поначалу, и безутешность ее не идет ни в какое сравнение с видимым гневом. Как бы она сейчас не расплакалась, испугался про себя Лэнгдон. Слезы, к счастью, были для Элис явлением редким, но лучше уж испытывать на себе ее ярость. Он внезапно ощутил себя опустошенным и разбитым. Жена продолжала пристально смотреть на Лэнгдона, покачивая головой, словно теперь его выходки ее умиляли. И в этот момент Сент-Ив понял, что опасность миновала. Больше она не будет уязвлять его самолюбие.
Элис наполнила его бокал элем из кувшина.
— Выпей. И иди-ка ты спать. Вид у тебя совсем разбитый.
— Еще одну минутку, дорогая. Вот, взгляни. — Лэнгдон принялся вытаскивать из карманов сюртука черенки бегоний. Ранее возможности предъявить добычу не подвернулось, но теперь, когда буря начала стихать, экзотические растения, возможно, помогут разогнать оставшиеся тучи. — Понятия не имею, что это за виды. Шортер недавно получил партию бегоний из Бразилии, так что это могут быть и они. Точнее, их кусочки, — он стал извлекать трофеи из карманов брюк, а потом открыл дорожную сумку, так и стоявшую рядом на полу, и достал из нее еще несколько растений. — Они усеяли всю лужайку, когда… — Лэнгдон внезапно осекся, вспомнив мертвого Шортера на траве. Его воодушевление разом угасло.
— Полежат здесь до утра, ничего с ними не станется, — проговорила Элис, раскладывая черенки возле раковины. — А теперь отправляйся в постель. Мне совершенно не нравится спать в ней одной.
III
АЙЛСФОРДСКИЙ ЧЕРЕП
Доктор Нарбондо, затаившись возле высокого склепа, наблюдал, как женщина, звали которую Мэри Истман, пересекла лужайку и ловко перебралась через ограду Айлсфордского кладбища. Даже при слабом лунном свете было заметно, что ее движения горделивы и полны сдерживаемого гнева — никакой тебе вороватости или страха, — словно у нее припасены для него резкие слова и она решительно вознамерилась высказать их после всех этих лет.
— Осторожнее только, не упади, — пробормотал Нарбондо, отмечая про себя, что Мэри все еще красива и волосы у нее совершенно не тронуты сединой и такие же рыжие, как и запечатлелись у него в памяти. Доктор вынырнул из густой тени и остановился подле края вскрытой могилы с небольшим надгробием.
Замерев возле разверстой ямы, женщина уставилась на него.
— Ну конечно, — заговорила она. — Я так и знала, что это будешь ты. Я молилась о твоей смерти, вот только молитвы мои остались без ответа. И теперь мне пришлось убедиться в этом.
— Молитвы и вправду неубедительны, Мэри. Вот плоть и кровь — эти вполне убедительны. — Нарбондо изобразил улыбку. Ночь выдалась теплой, воздух стоял свежий и сухой. В могиле стоял разбитый гроб с развороченными костями, среди которых недоставало черепа. У изголовья могилы высилась горка земли, скрывавшая основание надгробия. А за соседним памятником медленно остывало тело церковного сторожа в пропитанном кровью сюртуке. Деньги у Нарбондо старикашка взял более чем охотно, радуясь неожиданно свалившемуся на него богатству, наслаждаться которым ему, впрочем, довелось всего несколько секунд. Сегодня, до того, как будет принято окончательное решение, доктор не собирался демонстрировать Мэри ни труп сторожа, ни выкраденный в свое время из могилы череп, предусмотрительно прикрытый сейчас лоскутом ткани.
— Годы не пощадили тебя, — торжественно и с горечью произнесла женщина, предпочитая смотреть ему в глаза, нежели в могилу. — Вижу, ты обзавелся горбом, и поделом! То, что это каинова печать, так же верно, как и то, что я стою перед тобой.
— Годы вообще не ведают пощады, — отозвался доктор. — Да и все равно я никогда не прошу о ней. А вот твое замечание насчет горба меня разочаровало. К чему кидать камни в мой огород? На тебя не похоже, Мэри.
— Не похоже? Да что ты знаешь обо мне! И судить об этом ты точно не вправе!
— А ведь ты знала, что это я, когда получила записку. Знала-знала. Дух Эдварда не ведает покоя, но писем он точно не пишет. И все же, хоть и знала, явилась без опаски. Это вселяет в меня некоторую надежду. — Говорил Нарбондо едва ли не мягко, однако не проявляя ни единого человеческого чувства, как раз наоборот: всего лишь бесстрастное изложение фактов во всей их непреложности.
Внезапно Мэри заплакала, и слезы на ее лице заблестели в лучах луны. Листочки росшей по соседству ивы зашевелились на легком ветерке. Где-то в деревне подняли лай собаки, но быстро умолкли, совсем неподалеку тихонько заржала лошадь, стукнув копытом по камню. Женщина подняла глаза к звездному небу, словно пытаясь найти в нем утешение. Нарбондо выразительно поморщился.
— Я полагал, что созерцание бренных останков моего родственничка пойдет тебе на пользу, — произнес он и огляделся, дабы удостовериться, что поблизости никого действительно нет. — Заметь, я не употребляю слово «брат», поскольку для меня он и при жизни был им лишь наполовину. Теперь плоть исчезла с его костей, а череп, самая важная часть скелета, как видишь, отсутствует. Недочеловек — вернее, недочеловечек, — братец-полукровка. И в смерти он остается таковым. Твоя доброта к нему, вне всяких сомнений, была достойна похвалы, хоть и не имела смысла. Сентиментальность, видишь ли, дивидендов не приносит.
Мэри взглянула на Нарбондо с нескрываемым отвращением и спросила:
— Чего ты хочешь? Уже поздно, и твой голос меня изрядно утомил.
— Ты задала правильный вопрос. Превосходно. Предложение у меня простое. Я прошу твоей руки. Ты старая дева, и других претендентов, кроме того рока, что ожидает всех нас — одних раньше, других позже, — не видно, — в качестве подтверждения он указал на могилу. — Ты забудешь о нужде и станешь богата. Я не собираюсь навязывать тебе свои чувства, но определенно желаю получить то, что с полным основанием принадлежало мне тридцать лет назад, когда ты была еще пятнадцатилетней девушкой. Подумай хорошенько, прежде чем отвергать меня.
— С полным основанием принадлежало тебе?! Да что ты говоришь! Ты повесил собственного брата и с удовольствием смотрел, как тот корчится в петле. Тогда я струсила и не посмела тебе противостоять — и это мой грех, мой несмываемый позор. Но сейчас я готова выступить против тебя, и ты это знаешь. А просить ты можешь только прощения за свои злодеяния, правда, поверь мне, на этом свете ты его не получишь. Тебя презирает даже собственная мать. Я слышала, ты сменил имя. Наверняка ты и сам себе отвратителен.
— Я вправе поступать как угодно, Мэри, в том числе и отречься от мерзкого сочетания букв, которое присвоила мне глупая женщина. А правда, как нам обоим хорошо известно, заключается в том, что рано или поздно Эдвард сам бы повесился или любым иным способом прекратил бы свои никчемные дни, не сделай я ему такого одолжения. Мелкая склизкая жаба! А то, что ты не воспротивилась, хотя и могла, было лишь проявлением благоразумия. Нашу сделку ты наверняка помнишь и, думаю, понимаешь, что молчание принесло тебе тридцать лет жизни. И сейчас я снова предлагаю тебе заключить сделку, с той лишь разницей, что ее условия окажутся более благоприятны. И твоя жизнь станет гораздо приятнее той, что ты влачишь сегодня. Ты ведь вроде прислуживаешь моей матери? Или просто моешь полы? В любом случае держат тебя из милости. А я тебе обещаю, что ты, если захочешь, сможешь сама иметь слуг.
Мэри уставилась на него, как на сумасшедшего.
— Да я скорее умру, — заявила она.
Нарбондо кивнул, немного помолчал, затем снова заговорил:
— Ты всегда выражалась предельно четко, если уж считала нужным что-то сказать. Тем не менее, прежде чем ты уйдешь…
Он повернулся, смахнул на землю тряпку и, сняв с надгробия заранее размещенный там череп брата, протянул его женщине, словно драгоценный подарок. Мэри в ужасе отпрянула. В отличие от иссохших костей, рассыпанных по черной яме, череп обладал издевательским подобием жизни: в глазницах его поблескивали, рассыпая отраженные лучи лунного света, серебряные сферы, нижняя челюсть навечно замерла в немом крике. В отверстие на темени был вставлен часовой механизм в хрустальном корпусе. Превращенный в предмет интерьера череп покоился на отполированном деревянном основании.
