Пластик - Максим Андреевич Далин

Сумасшедшая она была, сумасшедшая.

Просто чокнутая девица, которая выгуливала собственных тараканов. Тараканам порой становится скучно внутри черепной коробки владелицы, они скребутся и просятся на волю, хозяйка — добрая девка, ей жалко букашек. Вот и вся история.

Её не надо было слушать. Какой смысл слушать шизофреничку?

Но меня именно то и зацепило, что девица казалась чокнутой, как кэрроловский Шляпник. Это обещало нечто. Обещало забавный контент, по крайней мере. Или не только.

Поэтому я и приехал с камерой. Очень неуютно ждать с камерой, обошедшейся в триста килорублей, на незнакомой окраине, рядом с какой-то промзоной, но не с пустыми же руками приходить на такое свидание. Или снимать девчонку — во всех смыслах — или сидеть дома.

Ведь интересная

Офелия.

Польстила, когда узнала на улице. Прямо сразу известным блогером себя почувствовал, самооценка взлетела до небес. Красивая странная девочка — льстит самолюбию, льстит. Прошлась со мной, поговорили. Я понял: смотрела мои ролики, смотрела.

Внимательно слушала.

Я ещё тогда её немного поснимал, а потом смотрел материал и думал: дикие какие глаза у неё. Дикие, как у бродячей кошки, загнанной в угол — и светятся. Громадные, влажные — и что-то в них трудноописуемое. Я ещё подумал: сексуальное. Цепляющее.

Сумасшедшая, но не дурочка. Это — разное.

— Жизнь — бардак? — спросила она в паузу.

— Ага, — сказал я. Не требует доказательств.

— Пластиковая? — спросила она. Повторила моё любимое словечко.

— Пластиковая, — сказал я. — Пенопластовая. Картонная. Пустышка. Пластиковый современный мир. А что, есть какие-то сомнения? Мы же почти не живём, а так…

Она обхватила себя руками, уставилась на меня, выражение сложное: то ли злость, то ли почти восторг. Приподняла верхнюю губу. Ей шло: зубки мелкие, как у кошки, и такие же острые.

Цепляла. Меня понесло.

— Общество потребления, — продолжал я, как на камеру. — Цели такие ничтожные… Ради того, чтобы купить себе что-то, ходим строем, соглашаемся с начальством, соглашаемся с повесточкой, соглашаемся с любой фигнёй, лишь бы кинули лишнюю десятку на карту. Смысла нет. Вокруг — не люди, а пластиковые зомби.

Она слушала, и её губа подрагивала, как у маленькой собаки, которая хочет зарычать.

— Ничего ты не знаешь, — сказала она вдруг. И добавила: — Приходи завтра вечером, я тебе покажу… пластик.

И облизнула губы.

Ого, подумал я и пообещал прийти. Будто и она пообещала что-то.

И вот. Автобусное кольцо без автобусов, какая-то промзона, необычно тёплый осенний вечер — и закат разгорается, слишком красный, неприятно тревожный, исчерканный проводами, как штрихами чёрного маркера. Ветер до изумления тёплый и влажный, пахнет осенней гнилью. Пустынно, чертовски пустынно. Молчанье.

Нарушает тишину только гул линии электропередач. Зубы от него ломит.

И так жутко, так тоскливо, так тянет душу всё это вместе — этот душный ветер, этот красный закат, этот электрический гул — что, кажется, пошёл бы и…

И на этой мысли я осознал, что валить отсюда надо. Валить. Немедленно.

Но автобусное кольцо — вот оно, а ни единого автобуса нет. И машин не видно.

Я достал телефон, чтобы вызвать такси — и увидел, что «вне сети». Не только интернет, но и телефонный сигнал не ловится.

Вот тут-то страх и упал внутрь меня, как свинцовый шарик — тяжёлый, тошнотворный, с металлическим привкусом во рту. Нерациональный страх, непонятно перед чем. Захотелось бежать со всех ног — от промзоны, заката и электрических опор. Хоть куда-нибудь.

Я пошёл прочь, стараясь не переходить на бег: бежать тоже показалось страшно. Сердце колотилось в горле.

А вокруг был какой-то убогий район. Нежилой.

Я, быстро и всё ускоряя шаги, пошёл мимо пыльных гаражей, каких-то подсобных лачуг, складов с металлическими воротами, закрытыми на висячий замок, под гроздьями и гирляндами электрических проводов. Охапки проводов шли к металлическим мачтам с лесенками, а мачты заканчивались странными тёмными конструкциями, мигающими сверху красными электрическими глазками. От них провода, как скрученные металлические нервы, тянулись к самой большой штуковине, она маячила впереди и наверху, странно громоздкая для ажурной конструкции креплений. Здоровенный бетонный шар. У меня не хватало воображения понять, зачем он нужен.

Я обошёл какую-то постройку в жёлтой штукатурке, вроде слишком высокой трансформаторной будки, а сам всё смотрел на этот шар. Никогда раньше не видел таких.

И вдруг с шаром что-то произошло. Тонкая трещина, из которой пробивался красный свет, прошла по его боку — и начала расширяться. Это мне показалось очень неприятным, потому что я никак не мог понять, зачем, но так заворожило, что я остановился.

И смотрел.

Я смотрел, а трещина расходилась, за ней было красное, светящееся, пульсирующее тем живым светом, каким сквозят пальцы, когда смотришь сквозь них на солнце, будто закат светил прямо сквозь бетон — и вдруг я понял.

Надо мной открылся бетонный глаз.

Впрочем, собственно бетоном оказалось только веко. Тяжёлое веко. Оно медленно поднялось, а из-под него прямо на меня уставилось зрячее око, око с кроваво-красным райком, Багровое Око как есть, Большой Брат следил, у меня подкосились ноги, я смотрел в глаз размером с дачный домик, а глаз, не мигая, рассматривал меня.

Я очнулся, ощутив взмокшей спиной шероховатую штукатурку стены.

Глаз закрылся так же медленно, как и открывался. Кто бы он ни был, на меня он насмотрелся. Темнело.

Я осознал себя в самом центре бесконечной промзоны, в чудовищно странном месте, где нет жилых домов, где нет людей — а почему здесь нет людей, даже сторожей или каких-нибудь вахтёров? — откуда надо срочно выбираться.

Здесь нельзя находиться.

Но как выбраться, я не понимал.

Как же мне хотелось домой!

Я попытался вспомнить лицо девчонки, которая продинамила меня — но вспомнил только дикие глаза загнанной зверушки.

Заманила.

Зачем?!

Надо мной погасал закат. В наступающей темноте загорались огоньки. В промзоне медленно расцветали фонари: из живого розового бутона — в мертвенную ртутную каплю, лиловую с прозеленью. То там, то тут вспыхивали, мигали красные лампочки. Зарождались неоновые указатели, стрелки, перечёркнутые непонятные значки в красных кругах.

Но не горели окна. Да почти и не было окон.

Я шёл и думал, что всё это зажигает какая-то автоматика, фотоэлементы реагируют на окончание дня. Я пытался вообразить эти огромные безлюдные пространства — и у меня сбоило воображение.

Здесь никого не было.

Не было не