Марьяна Романова
Мертвые из Верхнего Лога
В нескольких десятках километров от Ярославля, окруженная с трех сторон болотистым лесом, уже два столетия с лишком стоит деревенька Верхний Лог. Большинство ее домов сложены из потемневших от времени, изъеденных жучком бревен; глинистую дорожку между ними выравнивают дважды в год — для того, чтобы она все равно превратилась в склизкое месиво; над дверью покосившейся церквушки есть дата возведения — 1857 год. В середине двадцатого века государство низвергло с ее колокольни старинный колокол, а в девяностые независимый спонсор, ярославский банкир, оплатил реставрацию, и над белыми стенами выросли небесно-голубые купола. Примерно такая же церквушка была вытатуирована на груди банкира, широкая же его спина являла миру то, что ему самому представлялось адом, — кособокие черти с растянутыми в улыбке ртами и круглый котел, под которым пляшет плохо прорисованное синей тушью пламя. К Богу как к единственному оправданию реальности будущий спонсор предсказуемо приобщился, когда отбывал срок не то за вооруженный грабеж, не то за валютные махинации. В первое свое свободное лето он снял домик в Верхнем Логе, где весь июль и первую половину августа привыкал к безграничности пространства, а заодно взял шефство над дорогой и церковью — к середине августа и появились купола. Но в начале сентября банкира убили, причем все выглядело как «несчастный случай на охоте», но местные говорили разное.
Впрочем, поговорить в Верхнем Логе любили всегда — неторопливый ток времени и размеренность жизни располагали к бесконечному обсасыванию тем, а каждая свежая сплетня была козырной картой, которая за липовым чаем передавалась из рук в руки, по пути обрастая новыми вензелями. Иногда случалось, что бубновая шестерка, пройдя от первого дома к двадцатому, незаметно оборачивалась козырной дамой пик. В общем, церковь так и осталась отреставрированной наполовину.
Зимой в Верхнем Логе оставались в основном старики, а летом из Ярославля, Углича и Тутаева приезжали к ним внуки. Иногда случались и дачники, влекомые грустной и торжественной красотой Севера. Глиняные дороги; бескрайние, похожие на океан, поля, которые так красиво седели к осени; густые леса да поросшие камышами тихие болотца; разливанная Волга с ее темными спокойными водами… Время здесь как будто замерло на века.
Сплетничали: однажды старуха Ефросинья, которую в деревне недолюбливали из-за того, что та была неразговорчива, мрачна и все время бормотала себе под нос (просто многолетняя привычка хронически одинокого человека, но людям казалось, что она говорит дурное, сглазить пытается), сдала половину дома неприятным дачникам. Это была компания молодежи из Сергиева Посада — два паренька и три девицы, если слово «девица» вообще применимо к хамоватым существам, которые говорили басом, носили по четыре сережки в каждом ухе, вместо утреннего чая пили дешевое пиво из местного ларька и приправляли речь таким витиеватым матерком, что даже у местных трактористов пунцовели щеки. Пусть они приехали всего на неделю, но надоесть успели всему Верхнему Логу сразу — гости притащили с собой магнитофон, денно и нощно извергавший богомерзкие визги и монотонный стук, которые самим приезжим по непонятной причине казались музыкой.
Утром второго дня одна из девиц отправилась на луг — лечить похмелье душистым теплым воздухом — и нос к носу столкнулась со старой коровой Дунькой, меланхолично поедавшей клевер. Дачница вдруг испугалась, словно безобидное животное явилось из самой преисподней, и заверещала как черт, — у тех, кто слышал ее вопль, кровь превратилась в ледяное желе. В тот же день товарка пугливой приезжей повздорила с двенадцатилетней дочкой соседей и ударом ноги сбила девчонку с велосипеда — колесо было погнуто, коленка разбита, а мать пострадавшей орала, что если Ефросинья не уймет беспокойных постояльцев, то она сама сделает это — с помощью охотничьего ружья или хорошо наточенного топорика. Вечером третьего дня компания решила отужинать печеной картошкой. Парни стали разводить во дворе Ефросиньи костер, и одному из них вздумалось плеснуть в огонь какой-то растворитель. Оранжевое пламя взлетело до небес и перекинулось на старенький дровяной сарай. Если бы не счастливое совпадение — сосед Ефросиньи как раз поливал огород из соединенного с колодцем насосного шланга, он вовремя заметил дым, перепрыгнул через ограду и помог потушить сарай, — весь Верхний Лог был бы уничтожен не более чем за час.
А на четвертый день ненавистные дачники отправились в лес за грибами, и с тех пор их никогда в деревне не видели. Вещи приезжих — рюкзаки с одеждой, посуда, спальные мешки — остались брошенными в доме Ефросиньи. На поиски так никто и не собрался, хотя Ефросинья волновалась и еще долго обреченно бубнила, ни к кому конкретно не обращаясь: пропали, сгинули, пропали, сгинули… Но сосед слева, лесник Борис, убедил старуху, что если бы с дачниками случилось что в лесу, он бы узнал об этом первым. Много лет подряд каждый день Борис шатался по лесам и знал там каждую ветку, каждый куст. Он чувствовал лес, дышал им. И почувствовал бы смерть, раскрутил бы ее, как клубок запутавшихся ниток. «Успокойся, Фроська. Сама, что ли, не видела, они же бешеные, гости твои», — говорил лесник. «Ребята собирались вернуться. Ящик пива купили. Они бы не бросили пиво, я их изучила», — упрямо твердила старуха. «Да мало ли что им в голову взбрело! Ушли — туда им и дорога. А за вещами еще вернутся».
Но прошло два года, а рюкзаки дачников все еще находились в сенях Ефросиньи.
Сплетничали: Нина, учительница местной школы, однажды отправилась пешком на железнодорожную станцию. Поезд уходил в половине седьмого утра, и Нина вышла заблаговременно. Стоял ранний сентябрь, на темно-зеленой траве сединой осела изморозь. Небо было высоким, хрустальным, а воздух — таким прозрачным, что им хотелось напиться допьяна. Женщина шла по пролеску, кутаясь в старую шаль, и с наслаждением принюхивалась к знакомым с детства лесным ароматам — кисловатый запах пожелтевшей ряски, травы, немного хвои. Проходя мимо церквушки, ненадолго остановилась, полюбовалась ярким куполом и старым темным колоколом. Прямо за церковью начиналось кладбище. Большая часть могилок — заброшена. Некоторые кресты даже не были подписаны, никто не знал, что за люди под ними похоронены. Вдруг ей почудилось, будто между могилами проскользнула светлая фигура. Как будто она, Нина, нарушила чье-то благодатное одиночество и этот загадочный некто бесшумно ускользнул в тень, прячась. Учительница обернулась, близоруко прищурившись. Кладбище располагалось в тени густо разросшихся берез и кленов. Было раннее утро, беловатое небо напоминало старую застиранную занавеску. Нине почудилось, что возле одной из безымянных могил стоит человек. Мужчина ли, женщина — не разберешь. Вроде бы платье на нем — простое, грубое, юбка до пола, но плечи слишком широки, чтобы принадлежать женщине. Человек смотрел на крест — словно читал надпись, которой на самом деле не было. Нина его окликнула. Он тронулся с места медленно, будто каждое движение давалось ему с трудом. Нина отметила: человек не голову повернул на звук, как сделал бы любой в такой ситуации, а обернулся всем корпусом. Их отделяло метров двадцать. Нине почему-то стало не по себе. Показалось, что лицо у него какое-то странное, как бы ластиком стертое. Особенно глаза. Человек смотрел на нее, но Нина не была уверена, видит ли. «Пьяный, — решила женщина. — А может, и буйнопомешанный. Иначе с чего ему в ночной рубашке шляться». От греха подальше учительница поспешила своей дорогой.
