Уэйну, который был там, когда это все случилось.
Старая Центральная Школа стояла непоколебимо и упрямо, храня свои тайны и свое безмолвие. Меловая пыль сорока восьми лет кружилась в редких проблесках солнечного света, и воспоминания о тех, кто ушел за более, чем восемь десятилетий, витали над темными лестницами и полами, окрашивая застоявшийся воздух махагоновым запахом гробов. Стены Старого Централа были столь толстыми, что, казалось, поглощали все звуки, а свет, лившийся сквозь высокие старинные окна с искривленными от времени и собственной тяжести стеклами, имел легкий оттенок сепии.
Время в Старом Централе текло, если оно текло вообще, медленно. Гулкое эхо шагов плыло вдоль коридоров и парило над лестницами, но звук его был странно приглушен и никак не совпадал с движением в полумраке.
Первый камень Старого Централа был заложен в 1876 году, в тот год, когда армия генерала Кастера была наголову разбита под Литл Бигхорн, рекой, что текла далеко на западе, и в тот год, когда к столетней годовщине Нации, в Филадельфии был продемонстрирован собравшимся первый телефонный аппарат. Старый Централ был заложен в Иллинойсе, как раз на половине пути между этими двумя событиями, но в стороне от движения истории.
К весне 1960 года Старая Школа уже была похожа на тех древних учителей, который преподавали в ней: слишком старая, чтобы продолжать работать, но слишком самолюбивая, чтобы согласиться на отставку. Словом, сохраняющая горделивую осанку скорее по привычке и из простого нежелания склониться. Бесплодная сама, озлобленная старая дева, Старая Школа десятилетиями вынашивала чужих детей.
Девочки играли с куклами в сумраке ее огромных классных комнат и коридоров, а повзрослев, умирали родами. Мальчики с криками носились по рекреациям и отбывали наказание в темных, запертых чуланах, а потом находили вечный покой в местах, никогда не упоминавшихся на уроках географии: Сан Хуан Хилл, Белливуд, Окинава, Омаха Бич, Порк Чоп Хилл и Инчхон.
В начале своей жизни Старый Централ был окружен приветливыми молоденькими саженцами, стоявшие первыми стройные вязы укрывали тенью нижний этаж классных комнат в теплые дни мая и сентября. Но с годами ближние к школе деревья умерли, а уцелевшие гигантские вязы, по периметру окаймлявшие участок Школы, стояли молчаливыми стражами, от старости и болезней ставшие уродливо сучковатыми и высохшими.
Некоторых из них срубили и куда-то увезли, но большинство осталось, и тени от их голых ветвей тянулись по игровым площадкам и спортивным полям и казались узловатыми руками самого Старого Централа.
Путешественники, направлявшиеся в Элм Хэвен, если им случалось свернуть с Хард Роуд и пройти пешком два квартала, чтобы посмотреть на Старую Школу, часто ошибались, принимая ее либо за несоразмерно большую Судебную Палату, либо за неправильно размещенное здание Совета Округа, тщеславие жителей которого вызвало абсурдные размеры этого строения. Действительно, вследствие каких причин в городке с населением в без малого две тысячи человек было построено огромное четырехэтажное здание, к тому же размещенное на отдельном участке? Затем эти самые путешественники обращали внимание на оборудование детских площадок и понимали, что перед ними школа. Причем школа довольно странная: витиевато украшенная медью и бронзой башня пошла прозеленью по черной островерхой крыше, расположенной в пятидесяти футах над землей; каменные арки, несомненно относящиеся к стилю ричардсонианского романтизма, змеями извивались над высоченными, не менее двенадцати футов, окнами; россыпь круглых и овальных витражей на фасаде создавала впечатление какого-то странного гибрида школы и кафедрального собора; мансардные окна под ажурными карнизами, напоминавшие окна швейцарских шато, пялились на прохожих с щипцовой крыши; странные волюты, образующие орнамент над фальшивыми дверьми и слепыми окнами и, как венец всего, наиболее сильно поражала прохожего огромность, неуместность и какая-то зловещесть размеров Школы. Старый Централ, с тремя рядами его окон, глядящих с четырех этажей, с чрезмерно тяжелыми карнизами и остроконечными мансардными окошками, с горбатой крышей и пошлой башней, никак не походил на школу такого скромного городка.
Если же путешественник имел хотя бы незначительное понятие об архитектуре как таковой, он (или она) непременно бы остановился на тихой мощеной улице, вышел из машины, затаил дыхание и щелкнул бы затвором фотоаппарата.
Но даже за эти доли секунды наблюдатель бы непременно заметил, что высокие окна похожи на огромные, черные дыры, – как будто они были спроектированы скорее для того, чтобы поглощать свет, а не отражать или рассеивать его, – что ричардсонианский романтизм, второй Ампир или итальянские мотивы были привиты на брутальную, примитивную архитектуру, которую можно атрибутировать как Школьную Готику Центральных Штатов, и что окончательное впечатление оставляло не поражающее воображение здание и даже не его любопытная архитектура, а именно размер, чрезмерность и шизофреничность огромной массы кирпича и камня, втюханных в эту, спроектированную очевидно сумасшедшим, школу.
Некоторые из путешественников, игнорируя или стараясь не поддаваться растущему чувству дискомфорта, могли бы навести справки о Старом Централе или даже поехать в Оук Хилл, главный городок округа, просмотреть записи о нем. В таком случае им удалось бы обнаружить, что он являлся частью генерального плана восьмидесятилетней давности, согласно которому в округе надлежало построить пять грандиозных школ – Северовосточную, Северо-западную, Центральную, Юго-Восточную и Юго-Западную. Разумеется, Старый Централ оказался первой и единственной из построенных.
В семидесятых годах прошлого века Элм Хэвен был значительно больше, чем теперь, отчасти благодаря железной дороге (ныне полностью заброшенной), а отчасти благодаря массовому наплыву иммигрантов, привлеченных из Чикаго амбициозными устремлениями городского совета Элм Хэвена. Население округа, в 1875 году составлявшее двадцать восемь тысяч, к 1960 году уменьшилось до двенадцати тысяч, причем большинство из них составляли фермеры. Элм Хэвен насчитывал в том же, 1875 году, 4300 человек, и судья Эшли, миллионер и главный вдохновитель постройки Старого Централа, предсказывал, что скоро город опередит по числу жителей Пеорию и когда-нибудь станет соперником Чикаго.
Архитектор, которого судья Эшли привез откуда-то с востока – некий Солон Спенсер Олден – учился как у Генри Хобсона Ричардсона, так и у Р.М. Ханта, и кошмарный плод этого обучения отразил только темные стороны романского Ренессанса без того великолепия и открытости, которые предлагали сооружения чисто романского стиля.
