Стивен Кинг - Дьюма-Ки

Начните с чистой поверхности. Не обязательно с бумаги или холста, но я чувствую, что поверхность должна быть белой. Мы называем её белой, потому что нам нужно какое-то определение, но настоящее имя этой поверхности — ничто. Чёрное — это отсутствие света, белое — это отсутствие памяти, цвет забытья.

Как мы запоминаем, чтобы не забывать? Этот вопрос после приезда на Дьюма-Ки я задаю себе постоянно, особенно часто в предрассветные часы, вглядываясь в отсутствующий свет, вспоминая отсутствующих друзей. Иногда в эти часы я думаю о горизонте. С горизонтом вы должны определиться. Для этого нужно оставить след на белом. Возможно, вы скажете, что это простое действие, но каждое действие, которое изменяет мир, — героическое. Или я просто убедил себя в этом.

Представьте себе маленькую девочку, почти младенца. Она выпала из возка лет девяносто тому назад, ударилась головой о камень и всё забыла. Не только своё имя — всё! А потом вдруг пришёл день, когда она вспомнила ровно столько, чтобы взять в руку карандаш и прочертить первую неуверенную линию на белом. Линию горизонта, именно так. Но при этом и щель, через которую может исторгаться чернота.

Представьте себе, как маленькая ручка поднимает карандаш… замирает… а потом оставляет след на белом. Представьте себе смелость этого первого усилия: возвратить мир, рисуя его. Я всегда буду любить эту маленькую девочку, несмотря на то, что обошлась она мне очень дорого. Я должен. У меня нет выбора.

Как вам известно, картины — это магия.

Меня зовут Эдгар Фримантл. Раньше я был заметной фигурой в строительной индустрии. В Миннесоте, в моей прошлой жизни. Выражение моя-прошлая-жизнь я позаимствовал у Уайрмана. Я хочу рассказать вам об Уайрмане, но сначала давайте познакомимся с моей жизнью в Миннесоте.

Должен сказать, я добился успеха, о котором мечтает каждый американский мальчик. Поднимался и поднимался в компании, где начал работать, а когда достиг потолка, ушёл и основал собственную фирму. Мой бывший босс смеялся надо мной, говорил, что я разорюсь через год. Я думаю, так говорит большинство боссов, когда кто-нибудь из молодых, энергичных подчинённых уходит, чтобы начать собственное дело.

У меня всё получилось. Когда Двойной город[4] процветал, процветала и «Фримантл компани». Когда строительный рынок сокращался, я старался не играть по-крупному. Руководствовался интуицией, и в большинстве случаев она меня не подводила. Когда мне исполнилось пятьдесят, мы с Пэм стоили сорок миллионов долларов. И мы сохранили прежние чувства. У нас родились две девочки. К концу нашего семейного Золотого века Илзе училась в Университете Брауна,[5] а Мелинда преподавала во Франции в рамках программы обмена с зарубежными странами. Как раз перед тем, как всё пошло наперекосяк, мы с женой собирались её навестить.

Несчастный случай произошёл со мной на строительной площадке. Всё предельно просто: когда пикап, пусть даже это «додж-рэм» со всеми наворотами, вступает в спор с двенадцатиэтажным краном, пикап проигрывает всегда. Правая сторона моего черепа только треснула. Левую так сильно прижало к дверной стойке «рэма», что проломило в трёх местах. Может, и в пяти. Память у меня теперь, конечно, лучше, но совсем не та, какой была прежде.

Врачи назвали случившееся с моей головой противоударной травмой,[6] которая зачастую приносит больше вреда, чем сам удар. Мои рёбра оказались переломанными, а правое бедро — раздробленным. И хотя в правом глазу зрение сохранилось на семьдесят процентов (в хорошие дни и побольше), я почти целиком потерял правую руку.

Вероятно, предполагалось, что я потеряю и жизнь, но я выкарабкался. Далее речь пошла о том, что я останусь безмозглым (как поначалу и было — спасибо противоударной травме), однако обошлось. В каком-то смысле. Правда, к тому времени, как обошлось, ушла моя жена, и не в каком-то смысле, а насовсем. Мы прожили вместе двадцать пять лет, но знаете, как говорят: беда не приходит одна. Наверное, значения это не имеет. Что было, то прошло. Закончилось, и всё. Иной раз оно и к лучшему.

Когда я говорю, что стал безмозглым, речь о том, что поначалу я не узнавал людей, не понимал, что произошло и почему меня мучает такая ужасная боль. Теперь, через четыре года, я не могу вспомнить характер и степень болевых ощущений. Я знаю, боль терзала меня, но теперь эта тема представляет собой интерес чисто теоретический. Тогда, конечно, было не до теории. Тогда у меня складывалось ощущение, что я нахожусь в аду и не знаю, почему туда попал.

«Поначалу ты боишься умереть, потом ты боишься не умереть». Так говорит Уайрман, и он знает: сам провёл сезон в аду.

Болело всё и всегда. Возможно, больше всего досаждала звенящая головная боль. За моим лбом царила вечная полночь, которую отбивали самые большие на свете башенные часы. Из-за повреждения правого глаза я видел мир сквозь кровавую плёнку и всё ещё мало представлял себе, что это за мир. Ни одна вещь не обрела привычного названия. Я помню день, когда Пэм зашла в палату (я ещё лежал в больнице) и встала у моей кровати. Я ужасно злился из-за того, что она стоит, когда в углу есть та штуковина, на которую садятся.

— Принеси друга, — сказал я. — Сядь в друга.

— О чём ты, Эдгар? — спросила она.

— Друг, приятель! — прокричал я. — Принеси этого гребаного приятеля, ты, тупая сука! — Боль в голове сводила с ума, а Пэм заплакала. Я ненавидел её за то, что она начала плакать. Чего, собственно, она плакала? Не она же сидела в клетке, глядя на всё сквозь красный туман. Не она была обезьяной в клетке. И тут я наконец вспомнил слово:

— Принеси старика и, ради Бога, сляг!

Старик — это всё, что мой воспалённый, размозжённый мозг смог предложить вместо стула.

Я всё время злился. В больнице работали две медсестры средних лет, которых я прозвал Сухая дырка Один и Сухая дырка Два, словно они были персонажами в похабной истории доктора Сьюза.[7] А девушка-подросток, которая добровольно помогала медперсоналу больницы, стала у меня Мохнатой Пастилкой… понятия не имею почему, но прозвище несло в себе что-то связанное с сексом. Во всяком случае, для меня. По мере того как прибавлялось сил, я начал бить людей. Дважды пытался пырнуть ножом Пэм, и одна попытка удалась, правда, нож был пластмассовый. Тем не менее ей на руку наложили пару швов. Бывали случаи, когда меня приходилось связывать.