Сергей Волков - Пророк Темного мира

Права народная мудрость — никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. И к добру, к худу ли такие потери и обретения — этого человеку понять тоже не дано. После памятной зимней рыбалки на Спасском озере, после того, как братья Возжаевы стали свидетелями боя между неведомыми жуткими обитателями «буржуйского поселка» и не менее жутким спецназом, Павел сильно изменился. Исчез придурковатый увалень, слюнявый, вечно улыбчивый деревенский дурачок, едва умевший самостоятельно штаны застегнуть да ложку с кашей в рот отправить. Теперь это был поджарый, быстрый в движениях и суровый в словах человек. Чужой человек. Он мало ел, почти не спал, а все ходил, ходил вокруг Разлогово, по полям, лесам, берегами Камаринки, и запавшие глаза его горели вызывающим оторопь даже у брата Петра огнем.

Дачники, понаехавшие с приходом лета в деревню, боялись этого нового, переродившегося Павла. Петр как-то краем уха услышал разговор двух дачниц, почтенных матрон, точивших лясы у колонки:

— Психа-то нашего видала? Раньше был теленок, а теперь — волк! Глянет, аж мурашки по спине.

— Да уж, дал Бог соседа. Теперь за детьми смотреть надо. На речку уже так, как раньше, не отпустишь. Прибил бы его кто-нибудь…

Прибить пытались. Развеселые компании, прикатывающие в Разлогово на выходные — покуражиться среди березок, водки нажраться, навести шороху на тихую деревеньку, — стали задирать парня. В прошлые годы такого не было. Обычно если Павел и подходил к городским гулеванам, одаривали его от щедрот хлебосольной пьяной русской души куском арбуза, пирожным, конфетами, пытались стопку налить. Теперь все изменилось.

— Чё смотришь? — наливаясь непонятной, тягучей злобой, поднимались от мангала мужики и шли на Павла, как в атаку. — Вали отсюда, козел!

Павел в ответ мрачнел, сводил поседевшие после того памятного дня брови к переносице и грозил готовым броситься в драку людям коричневым пальцем.

— Плохо живете! Нельзя так!

Пару раз доставалось. Побои он сносил молча, не рыдал, как прежде, не бился в припадках, не звал Петра на помощь. Получив пару затрещин, отсмаркивал кровь из носа, утирал разбитые губы и снова за свое:

— Плохо живете! Нельзя так!

К концу июня, когда неожиданно дуром поперло в огороде — только успевай поворачиваться, — заметил Петр в брате новую перемену. К Павлу начали льнуть животные. Кошки, собаки, коза старухи Иванихи, птицы, что испокон веку живут возле человеческого жилья, окружали худого, нелепого человека, бегали и летали за ним как привязанные. «Пан спортсмен», дачник, круглый год обитавший в Разлогово, возвращаясь однажды с одной из своих вечных пробежек, увидел, как по пыльному проселку вышагивает Павел, а за ним цепочкой семенит десяток ежей.

— Меня как по башке ударило, — рассказывал «Пан спортсмен» Петру. — Он ж как гаммельнский крысолов! Только дудочки не хватает.

Дудочки у Павла и впрямь не было. Чем-то другим привлекал он к себе разных тварей и зверюшек. Привлекал — и привечал. Кормил мышей хлебными крошками, пересвистывался с синицами, что-то ворчал горлом собакам, и даже самые злобные городские кобели, что вечное лето сидели на привязи за заборами хозяйских дач, переставали гавкать и начинали ластиться к человеку, точно щенки.

И еще одна странность замечена была всеми: Павел начал влиять на детей. При его появлении впадали они, избалованные московские мальчики и девочки, в настоящий транс. Капризы, истерики, грубость, все эти «хочу — не хочу», «буду — не буду» исчезали, как по мановению волшебной палочки. Завидев над забором лохматую голову Павла, дети смотрели на него, как на чудо, и когда он бросал на ходу:

— Природу любите! Города — зло! Бегите оттуда! — детские головенки согласно кивали.

В Разлогово сделалось неспокойно. Испуганные мамаши и папаши несколько раз приходили к Петру, требовали посадить брата под замок.

— Так он же ничего плохого не делает, — разводил руками старший Возжаев. — Никого не трогает…

— Еще б тронул! — ярились дачники. — Убьем! Милицию вызовем! Псих он! Нельзя такому среди нормальных людей жить.

— Раньше-то, когда и впрямь дурачком был, не боялись вы его, — с горечью говорил Петр.

— Пусть лучше дурачок, чем такой… Запри его, иначе пожалеешь!

Петр и запер. Сидел теперь Павел день-деньской в дальней комнатке их небольшого дома, глядел в окно, ждал осени, когда съедет обратно в городские квартиры дачная кодла. От нечего делать пристрастился он слушать радио. С утра до ночи, меряя шагами облупившиеся половицы, внимал Павел международным и российским новостям, интервью политиков и звезд шоу-бизнеса, песням и рекламе.

Лишь с наступлением темноты выпускал Петр брата в огород — подышать свежим воздухом. Павел сомнамбулой бродил меж дружно зеленеющих фядок, бормотал что-то, поднимал голову к звездам, иногда ложился на траву у забора.

Как-то Петр, собравшись уже спать — с утра надо было рано встать, картошку окучить, чеснок прополоть, — выглянул с заднего крыльца, чтобы позвать брата, и замер в дверном проеме, точно гвоздями прибитый.

Павел, освещаемый легким, призрачным светом полной Луны, стоял у калитки, а на заборных столбах сидели и смотрели на него огромными, жуткими глазами совы. И впервые с зимы увидел Петр, что брат улыбается. Нечеловеческой, умиротворенной улыбкой познавшего истину…

Старуха Иваниха, когда Петр рассказал о странном и страшном происшествии, безапелляционным тоном заявила:

— К батюшке веди. К отцу Валериану. В Завалишино. Знаешь, где церква?

Петр кивнул. Церковь, в советские времена бывшую детским садом, восстановили лет пять назад. Детсад закрыли за ненадобностью — все одно детишек в Завалишине, некогда многолюдном селе, теперь было всего несколько, да и на тех приходилось по полному комплекту бабок-дедок — есть кому приглядеть.

В церкви побелили стены, поставили над колокольней золотой куполок с крестом, навесили на окна кованые решетки, красивые, все в завитках и виньетках. «Душа, — многозначительно заявил глава сельского округа на торжественной церемонии открытия возрожденного храма, — это то, чем человек отличается от животного. И задуши моих односельчан я теперь спокоен».