Фрэнк Лонг - Гончие Тиндалоса

— Рад, что ты зашел, — сказал Чалмерс.

Он сидел у окна, белый как полотно. У самого его локтя оплывали две высокие свечи, озаряя нездоровым янтарным светом длинный нос и слегка скошенный подбородок хозяина. В своей квартире Чалмерс не терпел ничего современного. Душою средневековый аскет, он предпочитал иллюминированные рукописи автомобилям и плотоядно ухмыляющихся каменных горгулий — радио и арифмометрам.

Я пересек комнату, подошел к кушетке, которую он для меня заблаговременно расчистил, по пути скользнул взглядом по его рабочему столу и, к вящему своему изумлению, обнаружил, что Чалмерс изучает математические формулы знаменитого современного физика и уже исписал множество листов тонкой желтой бумаги странными геометрическими знаками.

— Эйнштейн и Джон Ди — странные соседи, — обронил я, переводя взгляд с математических схем на шестьдесят — семьдесят редкостных томов, составлявших его необычную маленькую библиотеку.

Плотин[2] и Эммануил Мосхопулос,[3] святой Фома Аквинский[4] и Френикль де Бесси[5] стояли бок о бок в мрачном книжном шкафу черного дерева, а кресла, стол и бюро были завалены брошюрами про средневековое колдовство, ведовство и черную магию и все те дерзновенные прелести, от которых отрекается современный мир.

Чалмерс, подкупающе улыбаясь, подал мне папиросу на подносе, покрытом прихотливой резьбой.

— Только сейчас начинаем мы понимать, — промолвил он, — что древние алхимики и колдуны были на две трети правы, в то время как этот ваш современный биолог и материалист на девять десятых заблуждается.

— Да ты всегда насмехался над современной наукой, — не без досады отозвался я.

— Скорее, над научным догматизмом, — парировал он. — Я — неисправимый бунтарь, поборник оригинальности, паладин проигранных битв, вот потому и взялся опровергнуть заключения современных биологов.

— А как же Эйнштейн? — напомнил я.

— Жрец трансцендентной математики! — благоговейно прошептал он. — Эйнштейн — глубокий мистик, исследователь великого непознанного.

— То есть всецело ты науку не презираешь?

— Как можно! — запротестовал он. — Я всего лишь не доверяю научному позитивизму последних пятидесяти лет — позитивизму Геккеля,[6] и Дарвина,[7] и мистера Бертрана Рассела.[8] Я считаю, что биология, увы ей, так и не сумела объяснить тайну происхождения и предназначения человека.

— Дай им время, — увещевал я.

Глаза Чалмерса вспыхнули.

— Друг мой, твой каламбур гениален, — прошептал он. — Дать им время. Именно это я и намерен сделать. Но ваш брат современный биолог над временем лишь потешается. У него есть ключ, да только он упрямо отказывается им воспользоваться. А по сути дела, что мы знаем о времени? Эйнштейн верит, что время — относительно, что его можно истолковать в терминах пространства — пространства искривленного. Но надо ли на том останавливаться? Когда математики не оправдали наших ожиданий, нельзя ли двинуться дальше с помощью интуиции?

— Ты ступаешь на зыбкую почву, — отозвался я. — Именно этой ловушки настоящий исследователь избегает. Вот почему современная наука прогрессирует столь медленно. Она не признает ничего, что невозможно наглядно продемонстрировать. Но ты…

— Я готов прибегнуть к гашишу, опиуму, к любому наркотику. Я готов уподобиться восточным мудрецам. Может быть, тогда я смогу постичь…

— Что?

— Четвертое измерение.

— Теософская чушь!

— Может быть. Но я верю, что наркотики расширяют человеческое сознание. Уильям Джеймс,[9] кстати, со мной согласен. А я тут открыл кое-что новое.

— Новый наркотик?

— Много веков назад это снадобье использовали китайские алхимики, но на Западе оно практически неизвестно. Его сверхъестественные свойства просто поразительны. Я убежден, что с его помощью и с помощью моих математических познаний я сумею отправиться назад в прошлое.

— Не понимаю.

— Время — это всего лишь наше несовершенное восприятие одного из новых измерений пространства. И время, и движение — не более чем иллюзии. Все, что существовало от начала мира, существует и сейчас. События, произошедшие на этой планете много веков назад, продолжают существовать в ином измерении пространства. События, что произойдут много веков спустя, уже существуют. Мы не в силах воспринять их бытие, поскольку не можем войти в то измерение пространства, что их содержит. Человеческие существа, какими мы их знаем, — это всего лишь частицы, бесконечно малые частицы единого грандиозного целого. Каждый человек связан со всей жизнью, которая предшествовала ему на нашей планете. Все его предки — часть его самого. Лишь время отделяет человека от его праотцев, а время — это иллюзия, его не существует.

— Кажется, начинаю понимать, — пробормотал я.

— Для моих целей будет вполне достаточно, если у тебя сложится хотя бы приблизительное представление о том, к чему я стремлюсь. Я мечтаю сорвать с глаз завесу иллюзии, наброшенную временем, и увидеть начало и конец.

— И ты полагаешь, это новое снадобье тебе поможет?

— Уверен, что да. А еще я хочу, чтобы мне помог ты. Я намерен принять снадобье прямо сейчас, не откладывая. Я не могу ждать, я должен увидеть. — Глаза его странно заблестели. — Я возвращаюсь назад, назад сквозь время…

Чалмерс поднялся, подошел к камину. Обернулся ко мне; на его раскрытой ладони лежала маленькая квадратная коробочка.

— Здесь у меня пять гранул снадобья «Ляо». Им пользовался китайский философ Лао-цзы, под его воздействием он созерцал Дао. Дао — самая загадочная из сил мира; она окружает и пронизывает собою все сущее; она содержит в себе зримую вселенную и все, что мы называем реальностью. Тот, кто постиг тайны Дао, ясно видит все, что было и будет.

— Чушь! — фыркнул я.

— Дао похож на громадного зверя, что лежит недвижно, а в его необъятном теле содержатся все миры нашей вселенной, настоящее, прошлое и будущее. Мы видим части великого чудовища сквозь щель, именуемую временем. С помощью этого снадобья я расширю щель. И узрю великую картину жизни, громадину-зверя во всей его целостности.

— А мне что прикажешь делать?

— Наблюдать, друг мой. Наблюдать и записывать. А если я зайду слишком далеко назад, верни меня в реальность. Ты сможешь привести меня в сознание, резко встряхнув за плечи. Если тебе покажется, что я страдаю от сильной физической боли, пробуждай меня немедленно.