Каждый, кто путешествовал по восточной Англии, знает загородные дома, часто встречающиеся в этой области. Это маленькие строения, испытавшие заметное влияние итальянского стиля, камни которых сочатся влагой и которые расположены посреди парков в сотню акров. Меня они всегда привлекали. Я люблю дубовые ограды с просветами, деревья благородных пород, пруды, обсаженные розами, и далекую линию лесов, теряющихся на горизонте. Люблю портики, добавленные, очевидно, в подражание «греческой» моде XVIII века к старинным домам из красного кирпича эпохи королевы Анны. Люблю обширные залы, поднимающиеся до самой крыши, которые непременно должны быть украшены галереей и маленькими хорами. Люблю также библиотеки, где можно найти все: от часословов XIII века до томиков ин-кварто Шекспира. Равным образом люблю картины, но особенно мне нравится представлять себе жизнь, которую вели в этих домах с самого начала их существования, когда владельцы всячески процветали, а также жизнь, которую ведут в них уже в наши дни. Возможно, денег и меньше, но вкусы разнообразнее и жизнь ничуть не теряет в своем интересе. Я хотел бы иметь такой дом и достаточное на его содержание состояние, чтобы принимать в нем моих друзей.
Но я отклоняюсь от темы. Мне нужно рассказать вам любопытную историю, развивавшуюся в одном из этих жилищ, которые я вам пытался описать. Речь идет о Кастрингхэм-Холле в Суффолке. Я думаю, усадьба претерпела значительные изменения с того времени, когда происходили описываемые события, но от нее осталось основное: итальянский портик, белый квадратный дом, внутренний вид которого изменился меньше, чем внешний, парк, переходящий в лес, и пруд. И лишь одно, отличавшее дом от других ему подобных, более не существует: большой старый ясень высотою метров в двенадцать, ветви которого почти касались стен. Я полагаю, это дерево находилось там еще с тех времен, когда Кастрингхэм только что перестал быть крепостью, рвы были засыпаны и построено жилище в елизаветинском стиле. В любом случае в 1690 году ясень уже достиг своей максимальной высоты.
В том году местечко, где находится Кастрингхэм-Холл, послужило ареной крупного процесса над ведьмами. Понадобится много времени, на мой взгляд, чтобы понять глубинную причину — допустив, что таковая может иметься — того всеобщего страха, который в ту эпоху внушали ведьмы. Действительно ли обвиненные в этом преступлении сами верили, что обладают дьявольскими способностями? Или же их признания были вырваны под пытками? Эти вопросы, по моему мнению, далеки от разрешения. И история, которую я собираюсь рассказать вам, все еще заставляет меня колебаться. Я не могу отнестись к ней как к чистой выдумке. Но пусть об этом судит читатель.
Кастрингхэм представил суду свою жертву. Ее звали мисс Мазерсоул, и она отличалась от других деревенских колдуний, потому что была зажиточной и пользовалась в округе определенным влиянием. Многие прихожане прилагали похвальные усилия к ее спасению, свидетельствуя в ее пользу, и сильно беспокоились, ожидая решения присяжных заседателей.
Единственное свидетельство стало для нее роковым: свидетельство владельца Кастрингхэм-Холла, сэра Мэтсью Фелла. Он показал под присягой, что «много раз видел ее из окна спальни во время полнолуния, когда она обирала веточки ясеня возле его дома». Она влезала на дерево, одетая всего лишь в ночную рубашку, срезала веточки кривым ножом и разговаривала, похоже, сама с собой. Каждый раз сэр Мэтсью пытался поймать женщину, но каждый раз случайным шумом вспугивал ее. И когда он спускался в сад, единственное, что мог видеть, был заяц, со всех ног бегущий в сторону деревни.
На третью ночь он бросился за ней в погоню. Он бежал до дома мисс Мазерсоул, и там ему пришлось добрых четверть часа барабанить в дверь. Наконец она вышла, заметно разъяренная и заспанная, словно действительно была только что поднята с постели. И он не смог дать удовлетворительного объяснения своему визиту.
Главным образом из-за этого свидетельства, хотя имелись и иные, менее убедительные и поразительные, мисс Мазерсоул была признана виновной и приговорена к смерти. Неделю спустя после процесса в Сент-Эдмонд-Бери она была повешена вместе с пятью-шестью другими несчастными созданиями.
Сэр Мэтсью Фелл, бывший помощником шерифа, присутствовал при исполнении приговора. Мартовским утром, холодным и дождливым, повозка поднялась на холм, покрытый мокрой травой, к Нортгэйту, где была воздвигнута виселица. Остальные приговоренные, подавленные своим несчастьем, ни на что не реагировали. Но живая или мертвая, мисс Мазерсоул имела совсем иной характер. Ее «ядовитая злоба», как повествует хроникер той эпохи, так подействовала на зрителей — и даже палача, — что они единогласно объявили ее воплощением бешеного Демона. Однако она не оказала служителям закона никакого сопротивления. Но бросила на схвативших ее настолько дьявольский и разъяренный взгляд, что — один из них признался потом — «это ужасное видение неотступно преследовало их в течение полугода».
Слова, произнесенные ею во время казни, были, очевидно, лишены смысла: «В Кастрингхэм-Холле появятся гости». Слова эти она повторила, вполголоса, несколько раз.
На сэра Мэтсью Фелла поведение женщины произвело большое впечатление. Он разговорился с приходским викарием, в компании которого возвращался после повешения домой. По правде говоря, свидетельствовал он вовсе не с радостным сердцем. Он не был фанатиком охоты на ведьм, но тем не менее, как заявил он тогда и повторял впоследствии, не мог дать какого-либо иного изложения событий, очевидцем которых являлся. Все это дело было ему глубоко неприятно, так как он любил жить в хороших отношениях с себе подобными. Но речь для него шла об исполнении долга, и он его исполнил. Никакого другого мотива это не имело, за что викарий его и похвалил, как сделал бы на его месте любой здравомыслящий человек.
Несколькими неделями позже, когда на небе ярко светила полная майская луна, викарий и владелец поместья снова встретились в парке и дошли до Холла вместе. Леди Фелл была у своей тяжело больной матери, и сэр Мэтсью оставался в замке один. Поэтому викарий легко позволил уговорить себя зайти отобедать.
В этот вечер сэр Мэтсью не выглядел очень приятным хозяином. Беседа касалась главным образом семейных и приходских проблем, и пользуясь случаем, сэр Мэтсью составил письменный меморандум, где перечислил пожелания и намерения относительно своих владений. Этот меморандум вскоре оказался чрезвычайно полезным.
Когда в половине десятого викарий м-р Кроум решил пуститься в обратную дорогу, они с сэром Мэтсью направились по тропинке, покрытой гравием, проходившей позади дома. Единственным происшествием, показавшимся м-ру Кроуму странным, было следующее: они находились недалеко от ясеня, который, как я уже говорил, рос вблизи окон жилища, когда сэр Мэтсью остановился и сказал:
