В одном северогерманском приморском городе на улице под названием Сумрачная стоит старый, ветхий дом, довольно узкий, но зато трехэтажный; посредине его, от земли почти до самого верха фронтона, стена выгибается эркером, спереди и с боков которого есть окна, так что светлыми ночами их насквозь просвечивает луна.
С незапамятных времен никто не входил в этот дом и никто из него не выходил; тяжелая медная колотушка у входной двери потускнела почти до черноты, в расщелинах между ступеньками крыльца из года в год растет трава. Если какой-нибудь прохожий поинтересуется: «Что это за дом?», он наверняка услышит в ответ: «Это дом Булемана»; однако если он захочет узнать больше и спросит: «А кто же живет в этом доме?», то так же наверняка ему ответят: «Да никто в нем не живет». Дети на улицах и няньки у колыбелей поют песенку:
В доме Булемана,
В доме Булемана
Из окон смотрят мыши
И вечером и утром рано.
И действительно, веселые гуляки, проходящие мимо этой дома, возвращаясь с ночных попоек, говорят, что за темными окнами слышен шум, похожий на писк бесчисленных мышей. Один из этих гуляк, ударивший из озорства медной колотушкой по двери, чтобы услышать, как по пустым комнатам прогромыхает эхо, утверждает даже, что совершенно отчетливо слышал на лестнице звуки прыжков больших зверей. «Это было очень похоже, — добавляет он, рассказывая об этом, — на прыжки крупных хищников, которых показывали в зверинце на рыночной площади».
Стоящий напротив дом на один этаж ниже этой дома, так что по ночам лунный свет может беспрепятственно заглядывать в окна его верхней этажа. В одну из таких ночей местный сторож увидел, как он рассказывает, за тусклыми стеклами окна эркера маленькое старческое лицо человечка в пестром колпаке. Соседи же, однако, считают, что сторож в ту ночь опять был пьян; они в окнах напротив никогда не видели ничей, что могло быть похоже на человеческое существо.
Пожалуй, больше всех об этом доме мог бы рассказать живший в одном из отдаленных кварталов города старый человек, который много лет назад был органистом в церкви святой Магдалены. «Я хорошо помню, — сказал он, когда его спросили об этом, — сухопарого мужчину, который во времена моего детства уединенно жил в этом доме вместе с какой-то старой женщиной. С моим отцом, который был старьевщиком, он несколько лет подряд поддерживал оживленные деловые отношения, и меня иногда посылали к нему с различными поручениями. Я еще помню, что всегда неохотно отправлялся туда и часто пытался увильнуть от таких поручений, ведь даже днем мне было страшно подниматься по узкой темной лестнице в комнату господина Булемана на третьем этаже. Люди называли его „душеторговцем“, и уже одно это прозвище вселяло в меня ужас, да к тому же о нем ходили всякие жуткие слухи. Прежде чем поселиться после смерти своего отца в старом даме, он много лет плавал в качестве суперкарго[1] в Вест-Индию. Утверждают, что он там женился на черной женщине; но когда он вернулся, напрасно дожидались соседи когда-нибудь увидеть ту женщину с темнокожими детьми. А вскоре стали говорить, что на обратном пути судну, на котором плыл Булеман, повстречался корабль с невольниками и что он продал капитану этого корабля свою плоть и кровь вместе с их матерью за горсть золота. Что было правдой в этих слухах, я сказать не могу, — добавлял обычно старик, — потому что не хочу возводить напраслину на покойного; но то, что он был скупым и нелюдимым человеком — совершенно точно; и глаза его говорили, что у него на совести немало грехов. Человеку несчастному и ищущему помощи дорога в его дом была закрыта, и сколько раз я там ни бывал, дверь изнутри всегда была заперта на железную цепь. Мне приходилось по нескольку раз стучать в дверь тяжелой колотушкой, и тогда я слышал, как хозяин, видимо, с верхнего этажа сварливо кричал вниз: „Фрау Анкен! Фрау Анкен! Вы что, оглохли? Разве не слышите, что стучат!“ Вскоре доносились шаркающие шаги старой женщины, шедшей из флигеля через горницу и коридор к двери. Однако прежде чем открыть ее, старуха спрашивала, покашливая: „Да кто там?“ И лишь когда я отвечал: „Это я, Леберехт!“, с двери снималась цепь. Когда я затем торопливо поднимался по семидесяти семи ступенькам лестницы — я как-тоo специально подсчитал их — вверх, господин Булеман уже ожидал меня в маленьком полутемном коридоре перед своей комнатой; в саму комнату он никогда меня не впускал. Я все еще вижу его перед собой, стоящим в желтом цветастом шлафроке и остроконечном колпаке и придерживающим сзади за ручку дверь своей комнаты. Пока я передавал ему поручение, он нетерпеливо смотрел на меня своими колючими круглыми глазами и сразу же после этого быстро спроваживал меня. Больше всего мое внимание тогда возбуждали два громадных кота, желтый и черный, которые вылезали вслед за ним из комнаты и терлись своими большими головами об его ноги. Через несколько лет его дела с моим отцом прекратились, и я больше там не бывал. С тех пор прошло больше семидесяти лет, и господина Булемана, без сомнения, давно уже снесли туда, откуда никто не возвращается…». Однако старый человек ошибался, говоря это. Господина Булемана не выносили из его дома; он все еще живет в нем.
А произошло это так.
До него, последнего владельца, в доме жил еще в эпоху париков и мушек, то есть во второй половине XVIII века, один залогодатель, старый скрюченный человечек. Поскольку он занимался своим ремеслом с большой осмотрительностью свыше пяти десятков лет и жил вместе с женщиной, которая после смерти его жены вела хозяйство в доме, очень экономно, то в конце концов стал богатым человеком. Однако это богатство состояло в основном из почти невообразимого количества драгоценностей, утвари и самого удивительного хлама, который он получил в течение долгих лет от мотов или нуждавшихся людей в качестве залога, оставшегося затем, так как выданная за это ссуда не была возвращена, в его владении. Но поскольку при продаже этих заложенных вещей, которая по закону должна производиться через суд, остаток вырученной суммы следовало выдавать владельцам, этот человек предпочитал хранить их в больших шкафах из орехового дерева, которыми он с этой целью постепенно заставлял комнаты сначала первого, а затем и второго этажа. Ночью же, когда фрау Анкен спокойно похрапывала в своей одинокой каморке во флигеле, а на входной двери лежала тяжелая цепь, он часто тихим шагом ходил из комнаты в комнату. В застегнутом доверху иссиня-сером сюртуке, держа в одной руке лампу, а в другой связку ключей, залогодатель открывал двери комнат и шкафов и доставал оттуда то золотые карманные часы с репетиром, то эмалированную табакерку, высчитывая, сколько лет он уже обладал этой вещью, и прикидывая, умер ли уже ее первоначальный владелец или он еще может явиться с деньгами в руке и потребовать свой залог обратно…
