Джозеф Ле Фаню - Алтер де Лейси

В юности я слышал немало ирландских преданий, повествующих о более или менее сверхъестественных событиях, зачастую очень странных и, во всяком случае для ребенка, необычайно занимательных. Одно из них я сейчас поведаю, хотя излагать на письме старинную историю, передававшуюся из уст в уста, когда в распоряжении рассказчика живой голос и мимика, возбужденные слушатели завороженно внимают ему возле камина в гостиной, а за окном завывает зимний ветер, кряхтят и стонут ветви старых деревьев и по временам дребезжит оконная рама за ставнем и занавесями, — повторяю, излагать такую историю на письме по крайней мере утомительно, а то и вовсе непростительная дерзость.

Примерно посреди романтической Кэпперкалленской долины, там, где сходятся границы графств Лимерик, Клэр и Типперери, на уединенной и окруженной лесом гряде холмов Слив-Фелим, в царствование Георга I и Георга II[1] возвышались живописные и величественные руины одного из самых прекрасных англо-ирландских замков Манстера, а может быть, и всей Ирландии.

Замок венчал собою обрывистый склон поросшей дремучим лесом долины и сам скрывался среди густых деревьев, которые в изобилии произрастали на этих одиноких холмах. На много миль в округе не найти никакого жилища, кроме ютящейся на дне долины, на широкой опушке густого леса, деревушки Мёрроу, состоящей из пяти-шести хижин и крошечной, крытой соломой часовни.

Сама уединенность и труднодоступность замка уберегли его от разрушения. Никто не решился разбирать и увозить тяжелые дубовые бревна, а тем более кирпичи и каменную плитку на кровле ветшающего замка. Все, что удалось унести, местные крестьяне растащили много лет назад. Остальное было брошено и медленно уничтожалось беспощадным временем.

Из поколения в поколение этим благородным замком и прилегающими землями в трех упомянутых графствах владели представители рода де Лейси — англичане по происхождению, в давние времена поселившиеся в Ирландии и перенявшие ирландские обычаи и образ жизни. По крайней мере эту часть своих поместий они получили от короля Генриха VIII и держали, сопротивляясь превратностям судьбы, вплоть до самой революции[2] в Ирландии, когда были объявлены вне закона, лишены всех прав и, подобно многим аристократическим семействам той эпохи, навсегда исчезли.

Тогдашний владелец имения отправился в изгнание во Францию, где некоторое время служил в Ирландской бригаде[3], но впоследствии занемог. Он ушел в отставку, влачил жалкое существование при Сен-Жерменском дворе Якова II и умер в начале XVIII века — если мне не изменяет память, в 1705 году, — оставив единственного сына, едва достигшего двенадцати лет и нареченного странным, но знаменательным именем — Алтер[4].

И здесь начинается необычайная и непостижимая часть моей истории.

Умирая, отец призвал его к своему смертному одру, в присутствии одного лишь духовника потребовал, чтобы он, по достижении совершеннолетия, предъявил свои права на маленькое поместье в графстве Клэр, в Ирландии, унаследовать которое он мог по материнской линии, и вручил ему грамоты, подтверждавшие законность его притязаний. Затем он взял с сына клятву не жениться до тридцати лет, поскольку ранние браки отвращают от смелых поисков и великих свершений и подобная женитьба не позволит ему осуществить дело всей его жизни — восстановление попранных прав семьи. Далее он открыл сыну некую тайну, столь ужаснувшую мальчика, что тот горько заплакал и, дрожа, вцепился одной рукой в рясу священника, другой схватил холодеющее запястье отца и стал со слезами умолять его взять назад страшное признание.

Однако священник, несомненно осознавая необходимость такого шага, принудил его выслушать все до конца. Затем отец показал ему миниатюрный портрет, от которого мальчик также отпрянул с криком и на который отказывался взглянуть, пока его снова к этому не принудили. Отец и его духовник не отпускали мальчика, пока тот не запомнил черты изображенного на портрете и не смог подробно описать их по памяти, включая цвет глаз и волос, покрой и отделку платья. Потом отец дал ему этот портрет в полный рост, представлявший собою миниатюру дюймов девяти в длину, выполненную весьма изрядно маслом, гладкую, словно эмалевую, завернутую в лист бумаги и помещенную в черную шкатулку. Лист же был исписан ясным и разборчивым почерком.

Грамоты, подтверждавшие право собственности на землю, и эта черная шкатулка составляли все наследство разоренного якобита, которое он завещал своему единственному сыну и передал в руки священника, чтобы тот хранил его до тех пор, пока Алтер не достигнет возраста, когда сможет понять их важность и должным образом сберечь.

Исполнив свой долг, умирающий, должно быть, испытал облегчение, поскольку приободрился и сказал, что может поправиться. Вместе со священником он принялся утешать плачущего сына, дал ему серебряную монету купить яблок и послал погулять вместе с другим мальчиком, а когда Алтер вернулся, отец уже испустил дух.

Он оставался во Франции, опекаемый этим священнослужителем, до достижения двадцати одного года, затем уехал в Ирландию, а поскольку объявление его отца вне закона не лишало его права на земли матери, он без труда вернул себе маленькое поместье в графстве Клэр.

Там он и поселился, время от времени в унынии и в полном одиночестве объезжал обширные земли, некогда принадлежавшие его отцу, и лелеял мрачные и несбыточные надежды, как обыкновенно случается с теми, кто одержим безнадежным замыслом.

Случалось ему приезжать и в Париж, издавна привлекавший разочарованных изгнанников из Англии, Ирландии и Шотландии. Там, тридцати с небольшим лет, он женился на дочери одного ирландского семейства, тоже разоренного. Его молодая жена вернулась вместе с ним в его уединенную и печальную манстерскую вотчину, где родила ему двух дочерей. Старшая, серьезная и благоразумная, Алиса, была темноглазая и темноволосая, а Уна, четырьмя годами младше, — с большими голубыми глазами и шелковистыми золотыми косами.

Их бедная мать по природе была, вероятно, беззаботной, общительной и живой, однако от ее веселого нрава, детской резвости и непосредственности вскоре не осталось и следа — она зачахла под бременем одиночества и уныния, ставших ее судьбой. Так или иначе, она умерла молодой, а о дочерях отныне заботился меланхолический и ожесточенный отец. Как гласит предание, они выросли настоящими красавицами. Старшую с детства прочили в монастырь, а младшую отец надеялся выдать за человека благородного, чему порукой были ее высокое происхождение и несравненная красота, если бы только отцу удалось выиграть в крупной игре, в которой он поставил все на карту.