Дэнис Уитли
Жизнь за жизнь
— Добрый вечер, доктор. Как мило с вашей стороны вот так, по-свойски, заглянуть к нам, — желтоватое лицо миссис Сэндмайер расплылось в деланной улыбке. Ее блеклые глаза с неодобрением задержались на полупустой бутылке виски, стоявшей среди дешевых фарфоровых безделушек на камине, и затем уставились на мужа.
— Ты недолго, Герберт? — и она опять кисло-извиняюще улыбнулась доктору. — Я не могу заснуть, если его нет рядом, это, знаете ли, моя маленькая странность.
Усталый доктор провел рукой по своим редким волосам.
— Нам хватит нескольких минут, миссис Сэндмайер. Спокойной ночи.
Когда за миссис Сэндмайер закрылась дверь, Герберт с облегчением вздохнул — не так-то просто оказалось убедить жену оставить его с доктором наедине.
— Итак, что вас беспокоит? — спросил доктор, глядя, как Сэндмайер наливает ему виски.
— Не знаю, как и начать, доктор, — вы сочтете меня за сумасшедшего.
— Не валяйте дурака, — доктор взял предложенный ему стакан. — В одиннадцать мне предстоит принимать роды, так что давайте побыстрее.
Нетвердой рукой Сэндмайер плеснул виски и себе тоже и, обернувшись, увидел свое смертельно-бледное лицо в узком зеркале над камином. Секунду он не отрываясь смотрел на свое отражение, а затем воскликнул:
— Я боюсь, доктор, боюсь!
— Чего же? — поспешил спросить доктор.
— Вы думаете, я псих?! — с неожиданной яростью набросился на него Сэндмайер. — Думаете, что, дожив до таких лет, мне должно быть стыдно за себя? Доктор, я говорю вам чистую правду — я боюсь спать!
— Вы, скорее всего, просто переутомились. Хм-м, я сам временами не могу уснуть, особенно когда у нас в районе свирепствует эпидемия гриппа.
Сэндмайер залпом осушил свой стакан и яростно затряс головой.
— Дело не в этом. Дело вовсе не в нервах. Обещайте мне, обещайте, что не поднимете меня на смех, если я расскажу вам.
— Ну, что вы! Как профессионал, я привык к откровенности, поэтому рассказывайте и не беспокойтесь ни о чем. Пациенты часто говорят мне такое, о чем не сказали бы никому другому.
— Нет-нет. Здесь совсем иное. Мне стали сниться сны…
— Все-таки мне кажется, что ваши нервы несколько подразболтались, — понимающе кивнул доктор, взглянув на бутылку виски, из которой Сэндмайер наливал себе очередную порцию. — Вам стоило бы сменить обстановку и отдохнуть — если, конечно, вы можете себе это позволить.
— При чем здесь мои нервы, позвольте вас спросить? — Сэндмайер сердито ударил кулаком по столу. — Это психическое расстройство. Только так я могу назвать то, что происходит со мной. Скажите, доктор, верите ли вы в библейскую истину: око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь?
— Едва ли, — с терпеливой улыбкой ответил усталый доктор. — Хотя меня нельзя назвать атеистом в полном смысле этого слова. Вы, как я понимаю, не говорили своей жене о том, что случилось с вами?
— Нет. Моя жена — ревностная сектантка, и, если ей рассказать, она наверняка решит, что я спятил. Когда я просыпаюсь после этих… этих кошмаров, лежу, ловя ртом воздух, и трясусь, словно у меня припадок, она приписывает все это хроническому гастриту.
— Вы уверены, что вам нельзя поставить именно такой диагноз?
— Абсолютно. У меня железный желудок. Что-то происходит с моей психикой, уверяю вас.
Доктор поправил пенсне.
— Что ж, я готов вас выслушать, — слегка утомленно проговорил он.
— Все это началось давно… очень давно, — неуверенно начал Сэндмайер, а затем торопливо, словно боясь, что его остановят, продолжил: — Видите ли, я всегда был медиумом, даже в детстве. Я знал о людях такие вещи, о которых мне никогда не рассказывали, и одно время даже занимался предсказанием будущего, однако мне пришлось оставить это баловство, поскольку кое с кем из моих приятелей действительно случились неприятности, и они решили, что их сглазили. Впрочем, одного парня я и в самом деле сглазил. Его звали Доусон, он ухаживал за Мэгги, то есть за миссис Сэндмайер, и много врал обо мне, но я сумел раз и навсегда расквитаться с ним, а затем женился на Мэгги. Вы можете назвать это простым совпадением, но никакого совпадения здесь нет. Я тогда настолько испугался, что решил никогда больше не заниматься такими штуками.
Конечно, я никогда ничего не рассказывал ей, и сам уже почти не вспоминал об этой истории, но не так давно к нам приехал погостить свояк из деревни, и я, как идиот, согласился сходить с ним на экскурсию в Египетский отдел Британского музея.
Я всегда считал, что не стоит выставлять все эти мумии напоказ. В конце концов, это ведь умершие люди, не правда ли? И вот, едва мы туда вошли, как я сразу же ощутил странные вибрации, исходящие от них.
У меня возникло чувство, что Фрэнк Доусон находится поблизости и наблюдает за мной, хотя он, насколько мне известно, застрял где-то в Китае. Осматривая экспонаты, мы остановились напротив одной из витрин около стены. Внутри ее находился деревянный гроб, сделанный в форме человеческого тела и закрытый маской в том месте, где должна находиться голова. И вдруг — вы, наверное, мне не поверите, доктор, — черные глаза этой маски внезапно ожили. Я не бредил, это были живые глаза, черные как смоль, с тлеющим огоньком ненависти в них. Словно загипнотизированный, я не мог пошевелиться до тех пор, пока свояк не сказал мне что-то. От потрясения я готов был упасть в обморок, и мне с большим трудом удалось собраться с духом и заставить себя уйти оттуда.
С тех пор прошло больше месяца, и я уже начал забывать об этом происшествии, но три дня назад мне приснился невероятный сон. Мы легли, как обычно, в десять, я моментально выключился и увидел, что спускаюсь по ступенькам полуразрушенной лестницы в какой-то склеп, вдоль стен которого рядами стояли сооружения, напоминавшие огромные саркофаги из дерева или камня и со всех сторон покрытые иероглифами.
Я подошел к одному из них и заглянул внутрь. Там находилась женщина, и она показалась мне вовсе не мертвой. Окутывавший ее тело саван местами сгнил, и там проглядывала кожа, светлая и на вид здоровая, а не темная и высохшая. Помнится, меня очень удивили ее волосы — длинные и золотистые. Она, возможно, была рабыней, привезенной из Греции, или принцессой, выданной замуж в Египет из далекой северной страны. Неожиданно ее глаза открылись; у меня по спине пробежал озноб — это были те же самые темные живые глаза, что я видел в музее. Затем она заговорила или, скорее, послала сообщение мне прямо в мозг: «Ты должен помочь мне встать».
В склепе царил жуткий холод, я чувствовал, что замерз, и больше всего на свете хотел выбраться оттуда. Но в следующее мгновение я наклонился и обнял ее за плечи. Она была холодна, как сосулька, и сколько я ни старался, мне никак не удавалось поднять ее, словно она была сделана из мрамора и накрепко привинчена ко дну гроба. Через некоторое время, однако, ее щеки слегка порозовели, на губах промелькнула слабая тень улыбки, а затем она очень медленно подняла руки и положила их мне на плечи.
