самодовольного поганца сморщится от слез, покраснеет и ему станет стыдно, и поделом. Но он не плакал. Он даже не испугался. Когда парень проходил мимо Уилсона, то
улыбнулся ему. Не жестоко, даже не подло. А просто типа
«привет, как дела, старый кусок дерьма». Будто ему было плевать, уборщик это или дворняжка, которая ждет, пока с ней поиграют. Уилсон подумал, что ему еще повезло, что эта дружелюбная скотина не дала ему по заднице, когда проходила мимо.
Да уж, ему определенно надоели дети. Но скоро наступит лето, Уилсона снова переведут на неполный рабочий день, и он поедет к сестре в Сакраменто. Скорее всего, на автобусе, устроит что-то типа отпуска. Заедет в тот чесночный городок или продегустирует вина в Напе. Черт, может, даже послушает Барбару и переедет туда жить – к ней, Роберту и детям. Сестренка была еще молодой, поэтому много работала, а у Роберта было больше денег, чем дети успевали тратить в игровых автоматах или в магазинах крутой одежды, которой потом хвастались. Разумеется, они все о нем позаботятся. Там даже была для него комната, обставленная как мини-квартира.
Он может выйти на пенсию.
Черт, эта мысль нравилась ему все больше и больше. Выйти. На. Пенсию. Звучит шикарно.
Но потом он вспоминал, кто он и как себя ведет. И когда он приезжал на неделю или около того, то становился раздражительным. Даже нервным. Хотел что-то делать, работать, разбираться. Видимо, он все же не готов к пенсии. Уйти на пенсию – значит ничего не делать и не париться по этому поводу. А Уилсону такое быстро надоедало. К тому же, он был нужен школе. Он работал там двадцать три года. Дольше всех, за исключением той милой старой лесбиянки мисс Ауэрбах, учительницы английского. Она работала тут с 1950-х и с тех пор не останавливалась ни на секунду. Ему бы не хватало их перерывов с кофе, если бы он ушел на пенсию. А еще других учителей, с которыми он даже подружился. Например, учительницы испанского, мисс Ходж, и мисс Терри, они обе были очень милыми и красивыми. Особенно мисс Терри.
Но уж по детям он скучать не станет. Черта с два. Как и по их жвачкам, мерзким взглядам и еще более мерзким граффити. Нет уж. Ни капли.
Уилсон поднял глаза и с удивлением понял, что почти дошел до дома. Он ходил пешком в школу и обратно, почти два километра, дважды в день, каждый будний день уже двадцать три года. Он даже удивился, что на тротуаре не появилась протоптанная канавка. Боже, да он прошел бы там даже с завязанными глазами, не замедлив шага и не ударившись.
Ну, дома будет хорошо. Уже пятница, а это значит, что завтра можно поспать подольше, по крайней мере, пока Фикс не разбудит его и не потребует еды. Эта чертова кошка умела открывать шкафы и окна, поднимать сиденье унитаза и делать свои дела в коробочке размером с оксфордский словарь, но дурочка не смогла бы себя прокормить, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Уилсон был уверен, что старушка жила с ним исключительно по этой причине. Так сказать, терпела его.
Уилсон рассмеялся про себя. Боже, он превращался в старпера. А ему осталось еще добрых несколько лет до семидесяти. «Ты слишком молод, чтобы так противно ворчать»,– подумал он. Что ж, дома он покормит свою старую кошку, а потом приготовит себе что-нибудь, глотнет капельку «Амаретто», которое мисс Ходж подарила ему на Рождество. Уилсон так смаковал и берег его, будто это сам божественный эликсир, хотя по большому счету, так оно и было. Определенно.
Он снял с пояса тяжелую связку ключей и отпер дверь в вестибюль небольшого двенадцатиэтажного здания, почти такого же обветшалого и старого, как он сам, и направился к лестнице; даже в таком возрасте он не позволял себе ездить на лифте на один этаж. Мужчина подумал о теплом алкоголе в шкафчике и улыбнулся. Лица Билла Хартнетта и всех других паршивцев исчезали с каждой ступенькой, по которой он поднимался в свою квартиру на втором этаже.
Когда Уилсон завернул за угол и ступил на этаж, то замер. «Странно,– подумал он,– почему нигде не горит свет?»
Время шло к семи, солнце уже садилось за Тихий океан, но окно в коридоре выходило на восток, так что туда почти не проникал свет. Все лампочки дневного света – как ни странно – были выключены. Уилсон знал, что в коридоре не было выключателя. А еще то, что свет включался по таймеру, который весь год стоял ровно на 5 часах вечера. Лампочки включались в 17:00, а выключались в 9:00, и так было каждый день, что он тут прожил. Но теперь все они по совершено непонятной ему причине были отключены.
Он вытянул шею в сторону третьего этажа и увидел, что свет из холла наверху льется на лестничную клетку. Затем посмотрел вниз, на первый этаж, к шестидесяти семи годам уже не доверяя собственной памяти, и увидел, что да, там тоже ярко горел свет. Так что с электроэнергией все нормально. Нет, только его этаж не горел. Его этаж, а еще трех других людей и семей, и все они остались без света.
– Хм,– прохрипел Уилсон, подумывая вернуться и позвонить управляющему. Но было поздно, у него был тяжелый день, и он буквально ощущал вкус «Амаретто» на сухом языке. Черт, если он мог пройти от школы «Либерти» до дома с завязанными глазами по оживленным улочкам через все препятствия, то он уж точно дойдет пятьдесят шагов до конца коридора к восьмой квартире. Да уж, а как же иначе. Свет подождет. Пусть уборщик в его голове заткнется, потому что не-уборщик хотел включить телевизор, вытянуть ноги, погладить кошку и глотнуть вкусненького. Точно, пора-таки дойти до дома.
Уилсон небрежно махнул рукой, давая вселенной понять, что она может развлекаться сама с собой как ей угодно, и направился по темному коридору к восьмой квартире.
В паре шагов от двери он снова взял массивную связку ключей, потянул толстый круг из металла на выдвижном шнурке из зажима на поясе и начал искать нужный ключ подушечками обветренных пальцев.
«Но, Господи, как же темно»,– подумал он и почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом. Поругал себя за страх, но ему никогда не нравилась темнота, а еще ходить по…
У него за спиной что-то скрипнуло.
Он повернулся с открытым ртом и широко распахнутыми
