«Начать разговор» — главное в нашей работе, в самом деле. Тогда я этого не знал, но, оглядываясь назад с высоты странного пожилого возраста (я думаю, этот возраст кажется странным тем, кому предстоит его пережить), я все понял, как и то, почему не понимал вначале, — эта задача слишком сложна и столь же важна, как дыхание для поддержания жизни. Для временных было совсем не важно «начать разговор», но для меня, Харри, Брута и Дина это жизненно важно, и именно по этой причине Перси Уэтмор был кошмаром. Заключенные ненавидели его, охранники ненавидели его… все ненавидели его, думаю, самого Перси, а не его политические связи, а возможно (но только возможно), и его мать. Он напоминал порцию мышьяка, впрыснутую в свадебный пирог, и мне кажется, я знал с самого начала о грядущей катастрофе. Сам Перси был словно запланированный несчастный случай. Что касается остальных, то мы подняли бы на смех того, кто сказал бы, что мы приносили больше пользы не как охранники заключенных, а как их психиатры, половина меня и сейчас еще смеется над подобной мыслью, но мы знали насчет начала разговора… без этого разговора люди, коим предстояло повидать Олд Спарки, имели ужасную привычку сходить с ума.
Я отметил внизу рапорта Брута — поговорить с Джоном Коффи, попытаться по крайней мере, потом перешел к сообщению Кэртиса Андерсона, главного помощника начальника тюрьмы. В нем говорилось, что он, Андерсон, вскоре ожидает приказа ДК для Эдварда Делакруса (Андерсон ошибся: имя его на самом деле было Эдуар Делакруа). ДК означает день казни, и согласно сообщению, Кэртису сказали почти точно, что маленький французик пройдет свой путь незадолго до Хэлловина — он считал, что 27 октября, а предположения Кэртиса были всегда обоснованны. Но еще до того нам следует ожидать нового постояльца по имени Вильям Уортон. «Он из тех, что ты называешь „проблемный ребенок“, — писал Кэртис своим почти каллиграфическим почерком с обратным наклоном. — Дикий и сумасбродный, и этим гордится. Последний год бродил по всему штату и наконец допрыгался. Убил при ограблении сразу троих, среди них беременную женщину, четвертого убил, когда убегал. Патрульного штата. Ему не хватало только монашки и слепого». — Я слегка улыбнулся этим словам. — «Уортону девятнадцать лет, на левом предплечье татуировка: „Крошка Билли“. Вам придется дать ему по носу раз или два, это я гарантирую, но будьте осторожней. Этому человеку терять нечего. — Он дважды подчеркнул последнее предложение, потом закончил: — А еще он скорее всего лодырь. Пишет жалобы, и, кроме всего прочего, он — несовершеннолетний».
Безумный ребенок, пишущий жалобы, способный к безделью. Просто здорово. На минуту день, мне показалось, стал еще жарче, и я решил не откладывать больше визита к Уордену Мурсу.
За время моей работы охранником в Холодной Горе сменилось три начальника тюрьмы. Хэл Мурс был последним и самым лучшим из начальников такого рода. Честный, прямой, лишенный в отличие от Кэртиса Андерсона даже элементарной сообразительности, он обладал особой политической гибкостью, помогающей сохранить свой пост в те мрачные годы… и в то же время оставался неподкупным, и не поддавался искушениям этой игры. Повышение ему не светило, но, похоже, его устраивала и нынешняя должность. В те дни ему было пятьдесят восемь или пятьдесят девять, его лицо с глубокими складками напоминало морду бладгаунда. Бобу Марчанту оно бы понравилось. Хотя волосы его поседели, а руки слегка дрожали, он был еще очень силен. За год до этого в прогулочном дворике на него набросился заключенный с рукояткой, выстроганной из перекладины деревянной решетки. Мурс перехватил кисть негодяя и скрутил ее так, что кости захрустели, словно сухие ветки в костре. Нападавший, забыв о своих обидах, упал на колени прямо на землю и стал звать маму. «Я тебе не мама, — сказал Мурс своим интеллигентным „южным“ голосом, — но на ее месте, я поднял бы юбку и помочился на тебя из чрева, давшего тебе жизнь».
Когда я зашел в его кабинет, он начал подниматься, и я помахал ему рукой, чтобы не вставал. Я сел за стол напротив и начал с вопроса о его жене… но совсем не так, как принято у вас. Я спросил: «Ну как там твоя красотка?» Словно Мелинде всего лет семнадцать, а не шестьдесят два или три. Мой интерес был искренним: такую женщину я бы и сам мог полюбить и жениться на ней, если бы наши жизненные пути пересеклись, но еще мне хотелось хоть немного отвлечь его от основных дел.
Он глубоко вздохнул.
— Не очень, Пол. Даже совсем не хорошо.
— Опять головные боли?
— На этой неделе всего раз, но было очень плохо, позавчера она пролежала пластом почти весь день. А теперь еще эта слабость в правой руке… — Он поднял свою, всю в веснушках, правую руку. Мы оба видели, как она дрожит над бумагой, потом опустил ее опять. Я уверен, что он все отдал бы за то, чтобы не говорить этого, а я — все за то, чтобы не слышать. Головные боли у Мелинды начались весной, и все лето врач уверял ее, что это «мигрени на нервной почве», вызванные стрессом из-за ожидаемого ухода Хэла на пенсию. Но на самом деле никто из них не «ожидал» ухода на пенсию, а моя собственная жена сказала, что мигрень — болезнь не пожилых, а молодых, и к тому времени, когда страдающие мигренью достигают возраста Мелинды, им становится не хуже, а лучше. А эта слабость в руке? По-моему, это совсем не похоже на нервный стресс, это похоже на проклятый инсульт.
— Доктор Хавестром хочет, чтобы она легла в больницу в Индианоле, — сказал Мурс. — Сделала анализы. Рентген головы и Бог знает, что еще. Она боится до смерти. — Он помолчал, а потом добавил: — По правде говоря, я и сам ужасно боюсь.
— Да, но вот увидишь, она справится, — успокоил я. — Лучше не откладывать. Если вдруг они что-то увидят на рентгене, то может оказаться, что это излечимо.
— Да, — согласился он, и тут всего один раз за эти минуты разговора, насколько я помню, наши взгляды встретились. И мы все поняли без слов, со всей беспощадностью. Да, скорее всего инсульт. А может быть, рак — опухоль мозга, и если это так, то шансы на то, что врачи в Индианоле смогут что-то сделать, практически равны нулю. Это ведь был тридцать второй год, не забывайте, когда лекарством даже от такой более-менее простой «мочевой» инфекции были либо сера и вонь, либо страдание и ожидание.
— Спасибо за сочувствие, Пол. А теперь давай поговорим о Перси Уэтморе.
Я застонал и закрыл глаза.
— Сегодня утром мне позвонили из столицы штата, — прямо сказал начальник тюрьмы. — Звонок был очень сердитый, можешь себе представить. Пол, губернатор так сильно женат, что его здесь почти нет, ты меня понимаешь. А у его жены есть брат, у которого единственный ребенок. И этот ребенок — Перси Уэтмор. Перси вчера звонил папаше, а папаша Перси позвонил тетушке. Нужно прослеживать цепочку дальше?
