Стивен Кинг - Доктор Сон

Я не могу. Я ведь всю свою жизнь бежала именно от этой боли.

Возможно. Но сейчас тебе бежать некуда. Прими это. Проглоти. Впитай в себя пар или умри.

Истинные стояли, воздев руки и нараспев повторяя древние слова: sabbatha hanti, lodsam hanti, cahanna risone hanti. Они наблюдали, как блузка Энди Штайнер вдруг стала плоской там, где только что обрисовывались очертания груди, как ее юбка легла складками, похожими на поджатые губы. Они следили за ее лицом, приобретшим цвет разбавленного водой молока. Только ее глаза оставались прежними, хотя вращались, словно два надувных шарика, на ниточках нервных окончаний.

Но и они сейчас исчезнут, подумал Грецкий Орех. Она недостаточно сильна. Я думал, ей хватит энергии, но ошибался. Вероятно, она еще вернется пару раз собственной тенью, а потом окончательно выпадет из цикла. Ничего не останется, кроме груды тряпок.

Он попробовал вспомнить собственное Превращение, но в памяти всплывала только полная луна над головой, а еще большой костер вместо света фар. Костер, ржание лошадей… и боль. Можно ли на самом деле по-настоящему вспомнить ту боль? Едва ли. Ты помнишь только, что было больно, но никогда не сможешь пережить это ощущение снова.

Лицо Энди возникло подобно привидению над столом медиума. Ее блузка натянулась, приняв очертания плоти, под юбкой обрисовались бедра, тоже вернувшиеся в этот мир. И она издала крик предсмертной агонии.

– Мы Истинный Узел, и мы выстоим, – пропели остальные, стоя в перекрестных лучах фар. – Sabbatha hanti. Мы Избранные, lodsam hanti. Мы счастливейшие из счастливых, cahanna risone hanti.

Они не замолчат, пока все не закончится. Так или иначе, оставалось уже недолго.

Энди снова начала исчезать. Ее тело сделалось похожим на почти прозрачное, лишь слегка затемненное стекло, сквозь которое Избранные могли видеть скелет и жутковатую усмешку черепа с мерцающими в зубах серебряными пломбами. Глаза закатились в глазницах, которых, по сути, уже не существовало. Энди продолжала кричать, но звук стал слабым эхом, как будто истинный его источник находился где-то в конце длинного коридора.

Роуз решила было, что она сдалась, как делали все они, когда боль становилась непереносимой, но эта крошка оказалась крепкой. Она вновь и вновь возникала из небытия, не переставая кричать. Ее вновь материализовавшиеся руки вцепились в Роуз и с отчаянной силой притянули к себе. Роуз не сопротивлялась и почти не замечала боли.

– Я знаю, чего тебе хочется, куколка. Возвращайся и получишь это.

Она склонилась совсем низко, лаская верхнюю губу Энди языком, пока та не превратилась в туман. Но глаза Энди продолжали смотреть на Роуз.

– Sabbatha hanti, – пели они. – Lodsam hanti. Cahanna risone hanti.

И лицо Энди вернулось, постепенно возникло вокруг ее выпученных, исполненных мучительной боли глаз. За лицом последовало все тело. Лишь мгновение Роуз видела кости державшей ее руки, а потом они обросли плотью.

Роуз еще раз поцеловала Энди. Превозмогая боль, та ответила на поцелуй, и Роуз вдохнула частичку самой себя прямо ей в горло.

Я ее хочу. И я всегда получаю то, чего хочу.

Энди начала пропадать, но Роуз уже видела, что она побеждает, больше не выталкивая из себя, а втягивая с криками в легкие новую жизненную силу.

Ее организм принял первую дозу пара.

Новый член Истинного Узла провела эту ночь в постели с Роуз О’Хара и впервые в жизни осознала, что секс – это не только страдания и страх. От криков на лужайке у нее воспалилось горло, но она снова закричала, когда это чувство – наслаждение, сравнимое по остроте только с болью Трансформации, – овладело ею и будто сделало ее тело опять прозрачным.

– Не сдерживайся, ори во всю мощь, – сказала Роуз, чья голова покоилась где-то между ног Энди. – Здесь все привыкли к крикам – как мучительным, так и радостным.

– Неужели все получают от секса такое удовольствие?

И если да, чего же она лишилась! Какое подлинное богатство украл у нее мерзавец отец! А люди считали воровкой ее саму. Какая злая ирония судьбы!

– Мы получаем, когда принимаем пар, – ответила Роуз. – Это все, что тебе нужно знать.

Она опустила голову ниже, и наслаждение вернулось.

Незадолго до полуночи Чарли Жетон и Русская Баба сидели на нижней ступеньке кемпера Чарли, курили один косяк на двоих и любовались луной. Из «эрскрузера» Роуз доносились стоны и крики.

Чарли и Баба многозначительно переглянулись.

– Кому-то определенно нравится это дело, – сказала она.

– А есть такие, кому не нравится? – ухмыльнулся он.

Энди проснулась с первыми лучами солнца. Ее голова покоилась на груди Роуз. Она чувствовала себя совершенно другой; она чувствовала себя прежней. Энди приподняла голову и увидела, что Роуз смотрит на нее своими изумительными серыми глазами.

– Ты спасла меня, – сказала Энди. – Ты вернула меня из небытия.

– Тебе по силам было сделать это самой. Ты слишком хотела жить.

Причем во всех смыслах этого слова, куколка.

– А то, чем мы занимались потом… Мы ведь не сможем заняться этим снова, верно?

Роуз с улыбкой помотала головой:

– Нет. И в этом наше счастье. Бывают ощущения, лучше которых ничего нет. Кроме того, сегодня возвращается мой мужчина.

– Как его зовут?

– Он отзывается на Генри Ротмана, но это для лохов. Его Истинное имя – Папаша Ворон.

– Ты любишь его? Да, любишь. Я чувствую это.

Роуз снова улыбнулась, привлекла Энди к себе и поцеловала. Но на ее вопрос не ответила.

– Роуз?

– Да?

– А я все еще… человек?

На это Роуз дала такой же ответ, какой Дик Холлоран дал однажды Дэнни Торрансу, причем столь же холодным и бесстрастным тоном:

– А тебе не все равно?

Энди решила, что ей действительно без разницы. Ей было хорошо, как будто она вернулась домой.

Его преследовала цепочка кошмарных снов – кто-то размахивал молотком и гонялся за ним по бесконечным коридорам, лифт то спускался, то поднимался сам по себе, звери из подстриженной живой изгороди начинали двигаться и набрасывались на него, – которая оборвалась одной предельно ясной мыслью: Лучше бы я умер.

Дэн Торранс приоткрыл глаза. Сквозь них лучи солнца ударили прямо в его больную голову, угрожая спалить в огне мозг. Вот это похмелье так похмелье! Все его лицо пульсировало. Ноздри были забиты. Оставалась лишь крохотная дырочка в левой, через которую он мог втянуть немного воздуха. В левой? Нет, это была правая ноздря. Он, конечно, мог дышать через рот, но в нем стоял отвратительный привкус виски и сигарет. В желудке словно лежал свинцовый шар, настолько он был забит всякой дрянью. Похмельное брюхо, как называл это отвратительное ощущение какой-то из его собутыльников.