Мышцы подрагивали от напряжения. Его переполняли гнев и сила. Когда он понял, что Стивенс не намерен отступать, когда он увидел, что оскорбленная отцовская гордость и ярость поднялись до слишком высокого градуса, Уильям решился.
– Умри, колдун! – бросился вперед Стивенс.
Он явно ожидал, что друзья поддержат его, но после того как Уильям начал монотонно произносить Слова, после того как огонь в камине снова заревел, а зеленые языки пламени, рванувшиеся из него, ударили Стивенсу прямо в лицо, компания, толкаясь, ринулась к выходу.
Уильям продолжал скандировать, зеленое ревущее пламя росло, оно уже охватило все туловище здоровяка, лишив его способности шевелиться. В болезненном освещении неестественного огня тело Стивенса почернело, съежилось и начало таять.
Уильям выглянул в открытую дверь. Всадники уже были видны едва заметными мелькающими тенями в лунном свете. По равнине несся дробный перестук копыт. Они спешили в город, но скоро они вернутся с подкреплением. Привезут больше людей, больше оружия. Добропорядочные горожане отправятся в священный поход, чтобы покончить со злым колдуном и его черной магией.
Лишь потому, что какая-то девочка влюбилась не в того парня, за которого ее отец хотел выдать ее замуж.
И он оказал ей помощь.
Уильям вздохнул.
Ему казалось, что такого рода гонения уже кончились, что ненависть и ужас былых времен прошли...
Но не прошли, и не кончились, и не кончатся никогда.
Зеленое пламя исчезло. Он смотрел на бесформенную черную массу, что была недавно человеческим телом, и думал о матери. Он помнил, как она выглядела на костре, помнил паническое выражение ее обреченного лица, помнил, как глаза ее скользили по толпе, явно ища его, но не узнавая и ошибочно впиваясь почти в каждый враждебный взгляд толпы, приговорившей ее к смерти. «Бегом!» – крикнул мужчина с факелом, и она побежала туда, где уже занялось пламя – сначала робкое, потом более сильное по мере того, как занимались толстые сучья. Она продолжала бежать, когда платье из мешковины, в которое она была одета, порвалось и упало, она бежала голой, а вокруг уже бушевало пламя.
Он прикоснулся ногой к скрюченной форме. Мысленно – и так четко, словно это было вчера, – он слышал крики матери, когда разбушевавшееся пламя сжигало ей кожу, а ноги почернели и начали дымиться. Он хотел, чтобы она спасла себя, использовала всю магию, какая у нее осталась, чтобы поубивала всех, кого только могла, и в то же время не понимал, почему она не борется и готова погибнуть без сопротивления.
Но сейчас он уже понимал, что она поступила так ради него. Малейший намек на то, что судья прав и что она действительно колдунья, убедил бы всех, что и сыну ее самое место – на костре. Но погибая таким образом, она сохраняла живую искорку сомнения в сознании горожан, что гарантировало ему жизнь.
Мать убили люди, подобные Стивенсу и его компании. Уильям понимал, что они попросту до смерти боятся того, что не в состоянии понять, но это не оправдывало их действий. Он не чувствовал ни малейших угрызений совести по поводу того, что лишил Стивенса жизни. Это ситуация «убей ты – или убьют тебя», весьма часто встречающаяся здесь, на Территориях, и он при необходимости готов был сделать то же самое и в другой раз.
На самом деле времени для размышлений у него не было. Они обязательно вернутся. Он сложил в сумку свои бумаги и порошки, взял столько еды и одежды, чтобы лошадь смогла нести груз, и вышел на улицу. Мелькнула мысль поджечь дом, чтобы избавиться от всех улик. Но в таком случае они наверняка будут знать, что он сбежал. А так они наверняка сначала обыщут дом и окрестности и только после этого пустятся в погоню. Это даст дополнительное время.
Сначала он погнал лошадь галопом, но вскоре перешел на рысь. Если преследователи захотят, они все равно смогут догнать его. Может, не сразу. Может, на второй день или на третий. И он решил, что лучше не демонстрировать отчаяние. Пусть они поймут, что он уехал, но пусть знают, что он их не боится, что он настолько уверен в своих силах, что бежать просто нет необходимости.
За спиной раздался звук выстрела. Грохот умножился и раскатился эхом в холодном ночном воздухе. Он сказал лошади, что на это не стоит обращать внимания, и дал команду животному продолжать двигаться в том же неторопливом ритме. Даже если кто-то из них соберется стрелять в него – в чем Уильямс сильно сомневался, – ни одна пуля все равно не достигнет цели. Первое, что он сделал, пускаясь в путь, – накрыл себя защитным заклинанием, способным успешно противостоять любому ручному огнестрельному оружию, за исключением выстрела в упор.
Впереди расстилался мрак.
Позади прокатилось эхо еще нескольких выстрелов.
Он поднял голову, определяя положение луны. Полночь уже миновала. Наступило Рождество. Когда взойдет солнце, люди, оставшиеся у него за спиной, начнут разворачивать подарки, произносить благодарения Богу, собираться в церковь.
Он вздохнул. Все это не имеет значения.
Он продолжал неторопливо продвигаться вперед.
Он все равно не признавал этот праздник.
Тело было разорвано повдоль. Разорвано в буквальном смысле. Как лист бумаги. Вся правая часть с головой, торсом и животом была оттянута в сторону, так что левая и правая половины мужского тела соприкасались лишь пятками.
Майлсу никогда в жизни не приходилось видеть или слышать такого. С отвращением и ужасом он смотрел на вывалившиеся кишки и обломки костей, валявшиеся на залитом кровью деревянном полу. Постоянно подкатывали приступы тошноты, и лишь немалым усилием воли ему удавалось удержать на месте свой завтрак.
Хуже всего был запах – отвратная вонь блевотины, экскрементов и жидкости из организма. Пришлось зажать рукой нос; он очень сожалел, что судебно-медицинские эксперты и полисмены не предложили ему хирургической маски, в которые облачились сами.
Ему позвонил Грэм Доналдсон, и теперь Грэм стоял рядом, наблюдая за тем, как полиция посыпает все вокруг порошком в надежде обнаружить отпечатки пальцев, собирает вещественные доказательства и фотографирует сцену преступления. Майлс не очень понимал, зачем адвокату потребовалось приглашать его – видимо, как свидетеля, как неофициального наблюдателя, но Грэм был другом, и он согласился автоматически.
Но оказался не готов к тому, что предстало перед глазами.
Криминалист присел на корточки перед левой половиной головы и брал образцы крови из мозговой полости. Майлс отвернулся. В своих самых черных фантазиях он иногда рисовал себе случаи убийств, но его воображение оказалось жалкой мазней по сравнению с лежащим перед ним телом – или, скорее, тем, что от него осталось. Оказывается, ему чертовски повезло, что он попал в офис в центре города – с компьютерами, эргономичной мебелью и чистой бумажной работой.
