— Намима, давай поедим.
Махито не обратил внимания на то, что еды осталась ровно половина. Он насильно запихнул мне в рот кусок козлятины, и сам тоже стал есть, беря пищу руками. Во рту распространился удивительный вкус. Содрогаясь от нового преступления, я даже не могла понять, была ли пища вкусной или нет. Наверняка Махито чувствовал то же самое. Мы, глядя друг другу в глаза, моментально разделались с остатками. Затем отнесли сверток с песком к обрыву и выбросили. Теперь, после того, как мы осмелились съесть пищу Камику, нас ждало наказание. А может быть, еще можно избавиться от содержимого желудка? Во рту все еще чувствовался вкус еды. Меня мучило беспокойство. Махито обхватил мои руки своими большими ладонями.
— Намима, если нас ждет наказание, я все возьму на себя, успокойся!
Но у меня было чувство, что где-то притаилась беда, и так просто все не закончится. Я ничего не смогла ответить ему.
Махито проводил меня до дома. Напуганная тяжестью совершенного преступления, я была подавлена. Мать смотрела на меня, явно желая что-то спросить. Я, естественно, ни о чем ей не рассказала.
Проснувшись на следующее утро, я громко закричала. Моя постель была в крови. Я догадалась, что наконец-то наказание настигло меня и я умру, но пришла мать, увидела, что произошло, и рассмеялась.
— Намима, ты стала женщиной.
У меня, как когда-то у Камику, начались месячные. Я вздохнула с облегчением, но, вспомнив вчерашний вечер, подумала, что между этими двумя событиями все же есть какая-то связь, но вот какая, я совершенно не понимала.
Тот майский день, когда я стала женщиной, был ясным и бодряще-прохладным. Я не находила себе места, пошла на северную часть острова и стала собирать плоды кику, растущие неподалеку от скалы — «Знака». Затем я камнем раздавила их и накрасила ногти на обеих руках красным соком, как мы часто делали с Камику в детстве. Так как никто не собирался праздновать мое вступление во взрослую жизнь, то я решила сделать это одна. Красные ногти переливались на фоне голубого неба и белоснежного песка. Ах, как это было красиво! Подувший свежий морской ветерок ласкал мое лицо. Северная часть острова была самой высокой, и ветер здесь был прохладным и приятным. Я почувствовала, что дышу полной грудью, и подумала, что вдвоем с Махито мне никакое наказание не страшно. Дома мать мельком взглянула на мои красные ногти.
— Что это у тебя с ногтями?
— Да это я плоды кику в руки брала, — вздрогнув, я спрятала руки за спину.
Я оправдывалась, но мать отвела взгляд. Возможно, она догадалась, что я видела красные моти, приготовленные в честь первых месячных Камику. Первой о нашем с Махито предательстве узнала его мать. Возможно, Камику тоже знает. Скоро и моя мать обо всем догадается. А там, глядишь, может дойти и до госпожи Микура и старейшины острова. Мне стало страшно, когда я подумала об этом, но потом вспомнила бодрящее прикосновение ветерка на вершине мыса и успокоилась.
Мы с Махито, нарушая запрет, ежедневно доедали пищу Камику. Продолжалось это до тех пор, пока мать Махито снова не забеременела и ей не потребовалось хорошее питание. Мы оба вытянулись, став выше своих сверстников, и окрепли.
Может быть, благодаря тому, что мы украдкой питались едой Камику, мы и смогли выдержать долгое и тяжелое морское путешествие? А я, кроме того, еще и благополучно родила Яёи на борту маленькой лодки прямо в открытом море. Когда моя жизнь резко изменилась, — вернее сказать, когда я узнала свою истинную судьбу, — мне и в голову не пришло, что это возмездие за неподчинение закону острова. Скорее я верила, что именно благодаря этому ослушанию у меня были силы бороться со своей истинной судьбой.
3
Большие перемены произошли через четыре года. Камику исполнилось семнадцать, Махито — двадцать, а мне шестнадцать лет. Умерла госпожа Микура. Она замертво упала на мысе у Кёидо. Поговаривали, что она наблюдала оттуда, как возвращаются на остров после годового отсутствия корабли с мужчинами на борту. Вроде бы рухнула она на землю как подкошенная и скончалась на месте, видимо, успокоившись в тот момент, когда последний корабль вошел в бухту. Будто по воле судьбы, умерла она на краю того самого обрыва, откуда я сбрасывала свертки с песком, приготовленные Махито. Услышав о кончине госпожи Микура, вместе с чувством большой утраты я почувствовала, можно без преувеличения сказать, и облегчение. Словом, я впервые осознала, что на всем острове именно ее я больше всего уважала и боялась. И вот теперь ее не стало. Тяжкое ли это преступление, что ее отсутствие на острове было для меня радостью? Я хотела поделиться с Махито своими мыслями, но на острове поднялась такая суматоха, что встретиться на глазах у жителей с Махито, который был изгоем, не представлялось возможным. И все же мне позарез нужно было посоветоваться с ним по одному делу.
Смерть госпожи Микура стала такой неожиданностью для всех, что никто даже толком не успел почувствовать скорбь. Душа у всех была не на месте, приходилось по нескольку раз удостовериваться: да может ли это быть на самом деле, да не сон ли это? Со смертью госпожи Микура наступил день, когда Камику стала верховной жрицей. И хотя выглядело все так, будто остров был погружен в печаль, одновременно все были взбудоражены и оживлены от того, что молодая Камику стала верховной жрицей.
На острове с молодежью начинали обращаться как со взрослыми с наступлением шестнадцатилетия. С этого момента парни могли ходить в плавание, девушки — молиться и участвовать в ритуалах. Теперь мне тоже было дозволено заходить в священные места, Кёидо и Амиидо, но я и подумать не могла, что мое первое посещение станет похоронами госпожи Микура.
Не только молитвы и участие в ритуалах были моим новым опытом. Был у меня секрет, о котором я никому не говорила. Месяца два назад мы с Махито стали любовниками. И меня, и Махито беспокоило, что скоро должны были вернуться из плавания мужчины. Когда остров заполнялся мужчинами, вечером он всецело принадлежал им. Молодые парни слонялись по острову в поисках свободных женщин. Относить пищу Камику неизменно было моей обязанностью, и меня никто не мог тронуть, но, чтобы встречаться нам с Махито, нужно было быть очень осторожными.
На острове существовало еще одно строгое правило. Нельзя было увеличивать количество потребляемых продуктов, другими словами, количество людей на острове строго регулировалось. Были определены те семьи, которые могли рожать детей. Это были семьи, состоящие в родстве с могущественным старейшиной, семьи с древней родословной, семьи, такие как моя и Махито, участвующие в проведении ритуалов. Но из-за того, что семья Махито, в которой так и не родилась запасная мико, считалась проклятой, Махито и его братьям тоже было запрещено иметь детей.