Джейф даже закрыл глаза. Вид Флетчера переполнял его органы чувств. Вызывал тошноту. В наступившей темноте он услышал голос Флетчера, такой же немузыкальный, как раньше.
– Плохие новости, – невероятно спокойно произнес он.
– Почему? – с трудом проговорил Джейф, не открывая глаз. Но даже с закрытыми глазами он понял, что Флетчер говорит, не шевеля губами.
– Да, – сказал Флетчер.
– Что «да»?
– Ты прав. Я говорю без помощи горла и рта.
– Я же не...
– Неважно. Я у тебя в мозгу. И там все еще хуже, чем я думал, Джейф. Ты должен уйти.
Звук исчез, хотя слова продолжали идти. Джейф пытался их понять, но смысл ускользал. Что-то вроде: «можем ли мы стать небом?» Да-да: стать небом?
– Ты о чем? – спросил Джейф.
– Открой глаза.
– Мне больно на тебя смотреть.
– Это понятно. Но все же открой. Увидишь, как он действует.
– Кто?
– Смотри.
Он открыл глаза. Зрелище не изменилось. Раскрытое окно и сидящий перед ним человек. Все то же самое.
– Это Нунций, – четко проговорил Флетчер в мозгу у Джейфа. Лицо его оставалось неподвижным. Все та же жуткая завершенность.
– Ты хочешь сказать, что попробовал его на себе? После всего, что говорил мне?
– Все изменилось, Джейф. Мир для меня начался с нуля!
– Ты его испробовал! И не дал мне!
– Я не хотел. Он сам. Он живет своей жизнью. Я пытался уничтожить его, но он не позволил.
– Уничтожить? Великое Делание?!
– Он действует не так, как я ожидал, Джейф. Плоть его не интересует. Он действует на душу и на ум. Извлекает из нас то, чего мы ожидаем или чего боимся. Может быть, и то, и другое. Скорее всего.
– Ты ведь не изменился, – напомнил Джейф. – И голос такой же.
– Но я говорю в твоем мозгу. Разве такое бывало раньше?
– Ну, телепатия – будущее человека. Ничего невероятного в этом нет. Ты просто ускорил процесс. Перепрыгнул через пару тысяч лет.
– Могу я стать небом? – спросил опять Флетчер. – Вот, что я хотел бы узнать.
– Становись им на здоровье. У меня другие планы.
– Да. Этого я и боялся, – печально сказал Флетчер. – Потому я и пытался не дать его тебе. Чтобы ты его не использовал. Но не получилось. Вот я вижу, что окно открыто, и не могу протянуть руку, чтобы закрыть его. Это все Нунций. Я могу только сидеть и думать: могу ли я стать небом?
– Хватит со мной шутить, – нетерпеливо прервал Джейф. – Дай мне его!
– Ммм...
– Где остаток? Ты ведь не истратил его весь?
– Нет, – Флетчер теперь не мог обманывать. – Но я прошу тебя, не...
– Где? – Джейф вошел, наконец, в комнату. – Ты его спрятал?
Шагнув за порог, он почувствовал на коже легкое покалывание, словно шел в туче невидимых мошек. Он боялся Флетчера после случившегося, но жажда Нунция была слишком велика. Он положил руку на плечо сидящего и тут же отпрянул – перед его глазами вспыхнул мгновенный фейерверк черных, белых и красных искр.
В своем мозгу Джейф услышал смех – Флетчер радовался не своей силе, а, скорее, чувству освобождения от грязи, которая заволакивала его с первых дней жизни, медленно поглощая его тело и душу. Теперь, когда эта грязь отступила, Флетчер все так же сидел на стуле, но казался раскаленным добела.
– Я свечусь ярко? Извини.
Сила свечения немного ослабла.
– Я тоже хочу его, – сказал Джейф, – прямо сейчас.
– Знаю, – ответил Флетчер. – Я чувствую твое вожделение. Потише, Джейф, потише. Ты очень опасен. Думаю, ты даже не знаешь, насколько ты опасен. Я вижу это в тебе. В твоем прошлом, – он на миг замолчал, потом тяжело, глубоко вздохнул.
– Ты убил человека.
– Он это заслужил.
– Да, встал у тебя на пути. И еще вижу... его звали Киссон. Его ты тоже убил?
– Нет.
– Но тебе хотелось? Я это чувствую.
– Да. Если бы смог, я бы убил его, – Джейф усмехнулся.
– И меня, конечно. У тебя нож в кармане. Не думаю, что ты чистишь им ногти.
– Я хочу Нунций, – упрямо повторил Джейф. – И он меня хочет...
– Он действует на мозг, Джейф. А может, и на душу. Как ты не понимаешь? Всякое действие сперва возникает в мыслях, внутри. Ну ладно я – я никогда ничего не хотел только, может быть, стать небом. Но ты, Джейф? У тебя внутри полно дерьма. Подумай об этом. Подумай, что Нунций сделает из тебя. Умоляю тебя...
Сила его убеждения на миг заставила Джейфа заколебаться. Флетчер поднялся со стула.
– Умоляю, – снова сказал он. – Не трогай его.
Флетчер протянул руку к Джейфу, но тот увернулся и выскочил наверх, в лабораторию. Там его глаза сразу же увидели то, что искали, – две колбы, наполненные бурлящей голубоватой жидкостью.
– Чудесно, – пробормотал Джейф, устремляясь к колбам, и Нунций радостно вскипел в ответ, как собака, рвущаяся облизать лицо хозяина. Конечно же, Флетчер лгал ему. Он, Рэндольф Джейф, должен владеть этим чудесным веществом. И миром.
Внутри его продолжал звучать голос Флетчера.
– Вся твоя злоба, Джейф, все страхи, все глупости, все выйдет наружу. Ты готов к этому? Я думаю, даже для тебя это слишком.
– Для меня нет никаких «слишком», – возразил Джейф, отгоняя сомнения, и потянулся к ближайшей колбе. Нунций не мог больше ждать. Он взорвал стекло и метнулся к его коже. Джейф все понял и ужаснулся, почувствовав правоту Флетчера в тот миг, когда ничего исправить уже было невозможно.
Нунцию не было дела до изменения строения клеток. Если это и происходило, то лишь как побочный результат. Он не тратил времени на увеличение гибкости пальцев или улучшение работы кишечника. Он был проповедником, а не чудотворцем; он целил прямо в мозг. Он заставлял мозг полностью подчинять себе тело, даже если телу это было во вред. Ведь именно мозг, а не косное тело, жадно тянулся к преображению... жадно и опрометчиво.
Джейф хотел позвать на помощь, но Нунций уже добрался до его мозговой коры, и он не мог произнести ни слова. Молитвы не помогут. Нунций сам был богом, и этот бог вошел в его тело. Он не мог теперь даже умереть, хотя его органы содрогались так, что смерть казалась неизбежной. Нунций не позволял ему ничего, кроме того, что содействовало его преображению.
Сперва он снова вспомнил всю свою жизнь, каждое ее событие вплоть до момента, когда он вышел из материнского лона. Он лишь краткий момент наслаждался невозвратимым покоем этого состояния, а потом память начала обратный ход, немилосердно швыряя по ухабам его постылого существования в Омахе, где он накопил так много гнева – против политиков и дельцов, против начальников и учителей жизни, против всех, кто имел богатство и женщин. Он снова видел все это, но в другом свете, будто глаза ему застилала раковая опухоль. Он видел, как умирают его родители, а он не может ни вернуть их, ни даже оплакать, и только снова наполняется бессильным гневом на себя и на них – за их жалкую жизнь и за то, что они дали такую же жизнь ему. Он снова влюблялся, получал отказ, и гнев его все рос и рос. Он менял места работы, проходил мимо равнодушных людей, мгновенно забывавших его имя, и все быстрее мелькали годы, от Рождества до Рождества, а он все не мог понять, зачем он живет, зачем все живут, проводя жизнь в грязи и обмане, чтобы потом превратиться в ничто.
